Онлайн книга «Петербургский ковчег»
|
Карнизов, пропустив эту колкость мимо ушей, сделал в какой-то графке прочерк. —Свободный образ мыслей вы, конечно, ни от кого не заимствовали? —Как всякий взрослый самостоятельный человек я вольна мыслить. Разве мыслить у нас возбраняется? Карнизов едко улыбнулся: —Но не до такой же степени... — и тут взгляд его как бы налился тяжестью. — А какое влияние, сударыня, имел на вас граф? —Какой граф? — насторожилась Милодора. —Комедию разыгрываете? — зло усмехнулся Карнизов. —У меня много знакомых графов. Поручик так и сверлил ее глазами: —Тот граф — старый. Вы отлично понимаете, кого я имею в виду. Милодора пожала плечами: —Он все больше молчал. Он старый человек, как вы изволили заметить. И ему, должно быть, скучны были мои чтения. Он предпочитал на них подремать. Карнизов откинулся на спинку стула: —Так невежливо с его стороны не высказать свое мнение даме. И это при том, что дама с нетерпением ждала его оценки — уважаемого, умного, влиятельного в свете человека. Вы не находите, что тут есть какая-то неувязка? Мне представляются неубедительными ваши слова. Милодора не ответила. Поручик, чтобы приблизиться к Милодоре, лег грудью на стол: —Дайте мне свою руку. —В каком смысле? —Протяните руку, сударыня. Милодора неуверенно положила руку на стол. Поручик сложил нежные пальчики Милодоры в кулак и крепко сжал ей ногтевые фаланги; он сделал Милодоре так неожиданно больно, что кровь бросилась ей в лицо. Карнизов прошипел: —Граф ваш — масон. И он имел влияние на всех вас. И это он стоит за вами и за вашими идеями. Не так ли?... —Мне больно... —Он подбивал вас всячески влиять на общественное мнение — расшатывать устои государства. Он проявлял недовольство по поводу сословного деления общества. Он говорил гадости на августейшую семью... Так? Я это должен записать у себя в бумагах? Говорите же... Милодора теперь побледнела: —Мне очень больно... Отпустите... Лицо Карнизова совершенно изменилось; Карнизова теперь даже невозможно было узнать. Зверь смотрел из Карнизова: —Подобно инородцам, которые наводнили Россию, которые всюду хотят занять высокие места и на этом нажиться, он расшатывает империю. И вы полагаете, что он умный человек?... Вы хоть раз возражали ему? Или были всегда согласны?... Милодора отшатнулась от этого страшного лица и заплакала. Поручик отпустил ее руку, вытер платочком пот у себя со лба и был теперь похож на прежнего Карнизова. —Извините... Но нет никаких сил... Спустя минуту он спросил спокойным ровным голосом: —Вы не сочтете за труд составить список книг, которые прочли за последние два-три года?... И которые имели на вас влияние?... А может, читали и чьи-то рукописи?... Краем скатерти Милодора вытирала слезы: —Не читала. —И из господина Романова не читали? —Что-то из Вергилия, как будто. Но это читают и царские дети... После очередной бессонной ночи, которую Аполлон провел в бесплодных попытках придумать, как помочь Милодоре, чувствовал он себя весьма скверно. Смежив веки и мучаясь головной болью, он сидел на стуле у окна. Воспаленным виском, в коем с болезненностью пульсировала кровь, Аполлон прислонялся к холодной стене и ощущал от этого соприкосновения облегчение. В дверь постучали. Это пришла Устиша. Выглядела она, пожалуй, тоже не лучшим образом. Девушка сказала, что Аполлона внизу дожидается какой-то солдат. В полной уверенности, что Карнизов опять изволит вызывать на допрос, Аполлон чертыхнулся и вышел из своей комнаты. Но он ошибся; с первого же взгляда на солдата Аполлону стало ясно, что явился этот человек не от поручика... Почему Аполлон так подумал, он и сам не знал. Но то, что солдат пришел с вестями о Милодоре, Аполлон уже ни секунды не сомневался. С тревожным сердцем Аполлон сбежал по лестнице вниз. —Вы господин Романов? — негромко спросил солдат, озираясь на лестницу, по которой спускалась Устиша. —Да, это я. —Тут просили передать вам... — и караульщик- солдат быстро сунул в руку Аполлону мятый клочок бумаги. Аполлон развернул этот клочок и, увидев знакомый почерк Милодоры, спрятал записку в карман. Солдат при этом одобрительно кивнул и направился было к выходу... Но Аполлон удержал его за плечо и просил горничную: —Устиша, угости человека наливкой... Однако солдат отказался. Тогда Аполлон протянул ему деньги: —Возьмите хоть это. —Что вы! Разве я из-за этого!... — и солдат быстро вышел на улицу. Должно быть, он сильно рисковал, что так торопился покинуть дом. Вернувшись в комнату, Аполлон поскорее заперся, достал записку — совсем крохотный обрывок бумаги — и бережно расправил на столе. Тоскливо сжалось сердце Аполлона, когда он прочитал: «Милый, милый Аполлон Данилович! Умоляю, сделайте что-нибудь, заберите меня отсюда. Добейтесь высочайшей аудиенции...» Аполлон знал, что Милодора — сильный человек, который может стерпеть многие трудности и не проронить ни слова жалобы. Но если Милодора пишет «заберите меня отсюда», значит, ей невыносимо тяжело. Аполлону стало душно, и он расстегнул ворот рубахи и раскрыл окно. В эту минуту он подумал, что Милодоре не позволена даже такая мелочь — раскрыть окно; а ей, без сомнения, стократ душнее, чем ему. Ныло сердце. «Господи! Господи!...» Аполлону был известен адрес того департамента, где рассматривались просьбы на высочайшее имя и в случае необходимости назначалась высочайшая аудиенция. Но в этом департаменте, конечно же, будет проволочек не менее чем на полгода... Аполлону показалось много проще добиться встречи с государем, прибегнув к средству старинному, к коему прибегали отчаявшиеся люди, — стать на площади перед дворцом и стоять столбом до тех пор, пока государь тебя не заметит и не соизволит спросить у своих придворных, чего надобно этому человеку... Но все-таки разум подсказывал, что начать следует с департамента. Ибо у русского человека всегда есть надежда, что среди ответственных чиновников он встретит чиновника порядочного, совестливого и, если все-таки мздоимца, то — умеренного... Написать несколько ходатайств на разных уровнях — не очень-то это и обременительно, хотя, скорее всего, бесперспективно... Аполлон быстро оделся, спрятал записку за подкладку сюртука и вышел из дома. |