Онлайн книга «Золотой истукан»
— Работать я умею, ты знаешь. Если б дал больше воды, урожай у меня был бы получше. А детей плодить — это мое… как его… природное право. — Природное… что?… право! Ишь, умный, ох! Скажи, какое словечко заковыристое где-то подцепил. Это все ваша проклятая академия, Сахр! Коль уж ты, чертов Шауш, заговорил о правах, то мое природное право, — я сильный, ты слабый, — тебя в колодки забить, всю ораву твою себе забрать, сыновей сделать рабами, дочерей — наложницами. Дочери есть? — Одна, — потемнел Шауш. — Ей десять лет. — Как зовут? — Фамарь. — О! Красивое имя. Но оно — не наше, еврейское, что ли? — Еврейское. А что, я не могу назвать свою дочь, как хочу? — Можешь, можешь, милый! Главное: умеет ли ткать? — Не умеет. Где бы это ей научиться? У меня нечего ткать. Ничего не умеет. — Я — ох! — научу… — Совесть есть? — вскричал Шауш. — А у тебя? Он нищих плодит, а я виноват. — Ну, это от бога, — смутился Шауш. — Выходит, твой бог — детородный член? И молись ему. Дал детей, пусть их кормит. — Помилуй, бесстыдник! — Э! Миловал я одного… Бузгаром звали, — он, скотина, в знак благодарности всю округу против меня взбунтовал. Слава Ахурамазде, говорят, убили его в Кяте. Угомонился, проклятый. Не приведешь к вечеру дочь — берегись. Пошлю своих молодцов, всех детей отниму. А пока, для вящей прыти, получишь сорок плетей. Эй, всыпьте ему! Здесь, — ох! — на глазах у всех. Может, мне полегчает от воплей его. Манучехровы головорезы — схватили Шауша, стали раздевать. — Стой, Манучехр, — сказал Сахр. — Не стыдно тебе? — Чего? — Пороть на глазах у женщин, позорить отца десятерых детей? Пожалей человека. — Что вы, как бабы, мусолите: стыд, жалость, совесть? Меня этакой чушью не проймешь. Я толстокожий. — Похоже, — вздохнул Сахр. — В стране зинджей, где живут люди черные… — Есть такая? — удивился Манучехр. — …водится, пишут в книгах, некая ядовитая муха… — Ух ты! — …укус которой смертелен для всех домашних животных… — Ох! — …кроме ослов. — А? — Манучехр натужился, соображая. — Что ты хочешь этим сказать? — Что хотел, то уже сказал. Сколько должен тебе Шауш? — Шесть золотых. — Из-за каких-то дохлых шести золотых человека изводишь! А стоимость всего имущества твоего составит, наверно, тысяч шестьдесят? — Ты мое достояние не считай. Не шестьдесят тысяч — триста шестьдесят! Если не больше. Но скопил я их — по шесть золотых, ясно тебе? И не быть бы мне Манучехром, не сидеть здесь, в богатом замке, если б я каждому прощал шесть золотых долгу. — Хорошо. Где-то у меня завалялись шесть золотых. Сейчас найду… — Сахр порылся в суме с рукописями, достал серый узелок, развязал, высыпал шесть тяжелых монет на круглую ладонь Манучехра. — Смотри-ка, вот повезло! Как раз шесть золотых. Хватит, надеюсь? — Сойдет. — Круглые глаза Манучехра впервые сузились, сделались, как у тюрка. — Я их, конечно, возьму. Но дурак Шауш все-таки получит свои сорок горячих! Еще не было человека, который, угодив сюда, ушел бы, не отведав плетей. Такой закон у Манучехра, что поделаешь, дорогой? Даже хорезмшаху перепадало — его нечаянно били ночью на конюшне, приняв за пегую кобылу. Га-га-га! Ох!.. Лекарь Сахр — скучающе: — И меня будешь пороть? — А почему бы нет? Го-го-го! Ты тоже бунтарь! Вчера был гонец от шаха. Приказано: Сахра схватить, где попадется, и препроводить под стражей в столицу. Так что, умник, твоя жизнь в моих руках… — Желая подчеркнуть свое могущество, Манучехр сделал неосторожное движение ладонью — и в его пояснице белой молнией вспыхнула чудовищная боль. — Э-э-й-ю-ю! — завопил он диким голосом. И затем, сквозь жалостные всхлипывания: — А моя… ох!., а моя жизнь — в твоих руках, друг Сахр. Лег, понимаешь, потный, горячий, на сквознячке, получил прострел. Спаси… Клянусь покойной матерью, я тебя не трону. Ох! Избавь от этих страшных мучений. У-у-й-ю-ю… — Эй, вы, людоеды, — сказал Сахр княжеским дружинникам. — Отпустите Шауша домой, грейте песок в сухом котле. Старший дружинник выжидательно поглядел на господина. — Делайте… что велит, — пропищал Манучехр и с умирающим видом сомкнул веки. — А как же… сорок плетей? — уныло вопросил дружинник, сожалея о неудавшейся забаве. Шауш шепнул ему на ухо. — Дай их своему хозяину — сразу вылечишь! — И убежал. …Проглотив три обезболивающих опийных шарика, Манучехр повеселел, вновь бодро выкатил глаза. Блаженно поглаживая поясницу, растертую каким-то жгучим пахучим зельем, и поправляя на ней плоский мешочек с раскаленным песком, он сказал снисходительно Сахру: — Спасибо, помог. Не забуду. Я не выдам тебя хорезмшаху. Оставайся здесь. Мне, видит бог, тоже нужен свой придворный лекарь. Чем я хуже Аскаджавара? Хе-хе-хе. — Он взглянул на сонного Аарона. — И брадобрей домашний не помешает. Ведь ты брадобрей, верно? Я видел тебя у Пинхаса. — Князь перевел взгляд на Руслана; тот сидел недоступный и сумрачный. — И телохранитель-чужеземец пригодится, который не знал бы нашего языка и здешних обычаев и потому не мог завести себе друзей в общине. (Руслан: «Ты опоздал, хитрый князь. И язык уже знаю, и обычаи, и друзей тут у меня много».) Оставайся, а? — В голосе богача послышалось нечто детски-просительное. — Великая честь служить столь знатному вельможе, — ответил Сахр осторожно. — И я — всей бы душою, да жаль — не могу. — Это почему же? — Хурзад меня ждет. — Хур… а! — Безмятежно круглое лицо Манучехра странно задергалось и вытянулось самым невероятным образом, как отражение на заколыхавшейся поверхности воды. — Да. Ведь вы с ним приятели, помню. Ждет? Чего ж ты сразу не сказал? — Кто и о чем меня спрашивал? Схватили и притащили. Грозились высечь. — Оставь. — Тень огромной заботы легла на искаженное лицо Манучехра. Глаза помутнели. — Шуток не понимаешь? Ступайте с миром. Возьмите еды на дорогу — изголодались, наверно, в бегах? Я велю вам лодку дать. Эй! Проводите их. Скажите там, на переправе, чтоб этих троих перевезли на левый берег. И пусть кто-нибудь только посмеет их обидеть! — Он хмуро взглянул на Сахра исподлобья. — Слушай, друг. Замолвишь… если что… словечко за меня перед Хурзадом? — Замолвлю, — пообещал Сахр зловеще. — Не забудешь? — Не забуду… — Сахр, стой! Эй, Сахр… Руслан — с отчаянием: «Опять влипли». По обыкновению здешних речников, лодку вытянули, бредя по берегу, далеко вверх по течению, чтобы стремнина не пронесла ее вниз мимо противоположной пристани. И вот, когда гребец оттолкнулся было уже веслом от суши, путников настиг чей-то окрик. |