Онлайн книга «Месть Анахиты»
|
Иудейская вера строга, она требует жертв на каждом шагу. Прикоснулся, даже случайно, к чему-либо — неси в храм очистительную жертву. Так что здесь накопилось много добра. Красс выгреб все — не только деньги, немало денег, но и роскошные украшения, утварь — массивную, золотую. И взметнулся к небу плач на Сионе… Когда стемнело, Натан постучался к хозяину, в его пустую вонючую келью. Сегодня Натан более тих и спокоен, чем всегда. Но в больших его черных глазах появилось выражение, которое Едиот раньше в них не замечал: строгость. Это выражение насторожило Едиота. — Я больше не служу у тебя, дядя, — тихо сказал Натан. — Это почему же? — разинул рот Едиот. — Потому что ты негодяй и предатель. Не смей кричать! Я вооружен. — Он распахнул просторную одежду и показал большой кривой кинжал, засунутый за кушак. Едиот так и застыл с разинутым ртом. Натан встал перед ним как судья. — Ты служишь Крассу. По какому праву этот грубый, недалекий человек хозяйничает в наших краях, как у себя в Риме? — По праву силы, — хрипло ответил торгаш. — На всякую силу найдется другая, покрепче и пострашнее. Я ухожу за Евфрат. Не как чей-то раб… — сквозь зубы сказал Натан, и торгаш отшатнулся: неужто… — а как человек свободный. — Эти мне грамотеи! Все-то они помнят, все-то они знают. Выучил на голову свою! — взревел Едиот. — Будь проклят час, когда я отправил тебя в Эдессу, в богомерзкую ту академию! Ради сестры… — Не на свою — на мою голову ты выучил меня, — все так же тихо, даже тише, чем обычно, сказал Натан, и у дяди седые курчавые волосы на заледеневшей жирной груди раскрутились от страха и встали щетиной. — Чтобы взять за нее подороже. Разве я не слышал, как торговался ты с Крассом? Быстро спелись. Потому что вы одной породы. Ты — иудейский Красс, он же — римский Едиот. И сестру свою, мою бедную мать, ты за деньги продал богачу. И несчастную Рахиль… — Я внес за них искупительную жертву в храм Яхве! — Едиот ударил в грудь кулаком, и густые волосы на ней вновь свернулись в крупные кольца. — Э! Где тот храм и где теперь та жертва… Едиот вскочил и загородился креслом: — Я сейчас вызову слуг, велю тебя избить, связать и выдать Крассу! — Зови! Едиот трижды хлопнул владоши. Ввалился Елизар, большой как медведь, за ним еще четверо. — Бейте его, вяжите! — показал Едиот рукой на племянника. — Не будем бить, — прогудел Елизар, — не будем вязать. Ибо все мы думаем как он. И уходим вместе с ним. Вот тебя мы свяжем и рот кляпом заткнем, чтобы не вопил… Заметалось пламя светильника, заметались тени на стенах. Слуги живо скрутили хозяина, заперли дверь на женскую половину — угомонить расшумевшихся домочадцев. — Стукнуть? — Елизар занес над головой Едиота огромный кулак. Он просительно взглянул в тихие очи Натана. — Не надо, — вздохнул Натан. — Все-таки дядя. …Темной холодной ночью, захватив крепчайшую веревку и обходя стороною римские посты, они крадучись вышли к городской стене. Никто не заметил, как они спустились. Их было шестеро, молодых, полных решимости и гнева. Они долго смотрели, прозревая сквозь тьму грядущее, с каменистой дороги на смутную громаду Иерусалима, ставшего для них чужим и опасным. Прощай, Иерусалим, «Город мира», в котором никогда не было мира! Еще никто не знал, когда взметнется над этими стенами пламя восстания. Но все знали, что оно взметнется. Оно уже взметнулось — в их сердцах. — Что же делать с такими, как Едиот? — с горечью спрашивал Елизар. — Жаль, не позволил ты стукнуть его. — Погоди, стукнем. Так стукнем, что красная пыль пойдет. Он обречен… * * * С каждым днем холод отступал все далее к северу, освобождая место теплу и легионам Красса, снявшимся с зимних квартир. Красс самолично собирал налоги и забирал все ценное в городах по пути. Возле Алеппо к нему явился некий человек с диковинным жезлом в руке: — Мардохмаг че аз Селохия шахр! Красс на слух уловил: язык не здешний. Другой язык. И сам прибывший не так губаст, как местные жители, — лицо у него суше и строже, в нем есть даже что-то римское. У Красса екнуло сердце. — Что говорит? — обратился Красс к Едиоту: с тех пор как сбежали Эксатр и Натан, старый еврей неотлучно находился при Крассе. — Люди из Селевкии, — перевел Едиот. — Послы парфянские… Рослые, в длинных одеждах из тонкой шерсти, высоких барашковых шапках, с высокими жезлами в руках, послы степенно остановились у походной кожаной палатки Красса. Удивительные бороды у них — огромные и барашково-курчавые, будто такие же шапки подвешены к подбородкам заломленными верхами вниз. Еще более удивительно: эти мужественные люди набелены и нарумянены, как женщины. В ответ на недоуменный взгляд Красса Едиот пожал плечами: — Для представительности. Чтобы произвести благоприятное впечатление. Послы как-никак. Их дело — говорить. Военный трибун Петроний не сводил с послов изумленных глаз. Вот, значит, каковы они, хваленые эти парфяне! И римскому войску придется сражаться с такими женоподобными людьми? Не стоит вынимать мечей, достаточно бичей… — Чего они хотят? — угрюмо спросил «император». — Их бы следовало, по местным обычаям, сперва накормить и напоить и уж затем расспрашивать, — осторожно заметил Кассий. — К дьяволу! — вспылил «император». — Я здесь диктую обычаи. — И вновь обратился к Едиоту: — Зачем они пришли? Едиот что-то сказал. Выступил старший посол, самый красивый и важный. — Вагиз мое имя. Он улыбнулся Крассу и преподнес ему легкую кипу драгоценных смушек — черных, белых, золотистых, голубых. «Все ахнут, когда я появлюсь на Форуме в таких диковинных мехах», — подумал Красс. И голос у посла — теплый и мягкий, как нежный барашковый мех. — Мой «фрамагар» — повелитель Хуруд Второй Аршакид желает знать: почему у самых границ его великой державы скопилось так много римских легионов? И почему Марк Лициний Красс на восточной стороне Евфрата захватил города, принадлежащие Хуруду? В синем весеннем небе медленно плыли белые облака, оно то хмурилось, то светлело. И лица людей на земле то хмурились, то светлели. Но голос Вагиза и смысл его слов оставались одинаково ясными: — Не означает ли это войну? Если да, то в чем ее причина? И по чьей воле она затевается: по решению римского народа или Красс поднимает оружие на парфян ради собственной выгоды? «Народ? — усмехнулся Красс. — Что за глупое слово! В Риме тоже на каждом шагу слышишь: "народ, народ"… — Со злобой он вспомнил Атея. — Народ — это навоз для полей Истории! Их высший пахарь — я». |