Онлайн книга «Сибирская Вандея»
|
– С чего это вы о тюрьме заговорили? Вы думаете, что на основании заявления такой плаксы можно арестовать полсотни людей? А чем вы все это доказать можете?… – Но я клянусь вам: все, о чем я говорила, – правда! – Клятвы – в церкви. А у нас прежде всего – дело! – Что же мне делать? – упавшим голосом спросила Юлия. Председатель опять стал ходить по комнате, заложив руки за спину… Наконец круто остановился: – Вот что, Филатова… Я хочу верить вам, хочу думать, что вы искренни… Ведь вы – дочь рабочего, черт побери! И ваш отец – коммунист. – Что же мне делать, товарищ председатель? – повторила Юлия. – Я сделаю все, что вы прикажете!.. – Если так – добро! Давайте работать вместе… Сейчас я познакомлю вас, Филатова, с одной славной женщиной. Пойдемте вот сюда… Они вошли в смежную комнату, и Юлия Михайловна зажмурилась. В комнате, над чайным столом, горела двадцатилинейная лампа-молния. Кипел самовар. Маленькая, хрупкая женщина, наливая Юлии Михайловне чашку чая, сказала деловито и ласково: – Меня зовут Надежда Валерьяновна Седых. Мы будем встречаться здесь, на этой квартире. Пономарев пояснил: – Товарищ Седых – сотрудник Губчека. А теперь могу рекомендоваться и я: тоже сотрудник Губчека. – Вы читали сегодня газету? – спросила Надежда Валерьяновна и подала номер «Советской Сибири». Юлия Михайловна прочитала: «…Сегодня по приговору Коллегии Губчека расстреляны за контрреволюционную деятельность…» Длинный список был обведен красным карандашом. – Знакомых у вас в этом списке нет? – поинтересовалась Надежда Валерьяновна. – Н-нет… Юлия Михайловна не заметила, как исчез из квартиры Прецикс, а Пономарев после чаепития сказал: – Будете продолжать службу на телеграфе и на Кабинетской. Словом, все – как было. Раз в неделю, по пятницам, вечером будете встречаться здесь с Надеждой Валерьяновной, а когда ее не будет дома, – со мной. Мы оба в затоне работаем, а здесь меняемся: если погода морозная или буранная – я, хорошая погода – товарищ Седых… Общее же наше с вами задание, Юлия Михайловна, проследить, где хранятся листовки и как они попадают к населению… Понимаете?… Но – осторожность, осторожность и еще раз осторожность!.. Из этой квартиры Юлию Михайловну не провожали. Отец был дома. Юлочка бросилась ему на шею. Филатов, давно отвыкший от ласк дочери, поразился: – Ты что это расчувствовалась? Ревела, ревела и вот – на!.. В кабинет председателя Губчека вошел дежурный комендант. – Происшествие у нас, товарищи… Разрешите доложить? Этот тип, которого из затона привезли, повесился… Чекисты бросились вниз. В подвальной камере на петле-удавке, сделанной из разорванных кальсонов, висел неизвестный, пойманный с листовками в затоне. Он перехватил себе вены осколком стекла и повесился. – Видать, когда оконные стекла вставляли, обломок остался, – предположил дежурный комендант, – а может, на дворе подобрал: его на прогулку выпускали. – Уберите труп, – приказал начсоч Новицкий. Наверху Прецикс долго курил… – Мазилы мы все!.. И наш комендант мазила! Не догадался до сих пор волчки сделать!.. – Но ты же сам запретил делать волчки, – напомнил Новицкий. – Я – первый мазила!.. Все боимся на жандармов походить, а они, сукины дети, изображают мучеников… «за веру, царя и отечество»! – На здоровье, – хмыкнул Новицкий. – Какой черт, здоровье! Так и не удалось установить его личность. – Товарищ предгубчека, сказать коменданту, что вы распорядились проделать волчки в камерах? – спросил дежурный. – Не нужно! – председатель отмахнулся. Там, где размещалась Новониколаевская Губчека, сейчас музей, но весь подвал сохранился в неприкосновенности: волчков в дверях так и не сделали. Очень уж были принципиальные люди в то время: заводя тюрьмы, больше всего боялись самого слова «тюрьма». Долго пользовались словами-суррогатами: «домзак», «исправдом», «КПЗ». Вечером Новицкий сказал председателю: – Понимаешь, еще одна неприятность: часовой, стоявший на посту возле подвала, где сидел самоубийца, – исчез из наряда. – Как – исчез? – Сменился, сказал карначу, что идет за пайкой, и не воротился. – Дезертировал?!. – Да… И окно в камере разбито, а в углу обнаружили гайку. – Гайку?… – Самую обыкновенную гайку от ходка. – Значит, самоубийца получил… приказ. Гошка Лысов медленно и осторожно пробирался по доскам, проложенным на остатках дороги-зимника, соединявшего затон с городом. Зимник уже подтаял и покрылся навозной жижей, а досок было мало, их растаскивали по ночам жители тех домиков-курятников, что лепились на склонах правобережного яра у Чернышевского спуска. Приходилось маневрировать, обходить полыньи, делать крюки. Наконец Гошка додумался: взвалил на плечи длинную тесину и продолжал движение при помощи этого переносного моста. Матрос уже прошел чуть не полдороги, как вдруг остановился и замер. Из полыньи торчали… женские ноги в черных чулках. Так Лысов нашел хозяйку конспиративной квартиры Надежду Валерьяновну Седых. Гошка остановил какие-то розвальни, вытащил труп из подмерзшего ледового крошева и привез на пристань. Теперь Надежда Валерьяновна лежала на длинной скамье в кабинете ответкомиссара. С лица ее капала вода, и Гошке чудилось, что мертвая плачет… Гошка бросился к. телефону, стал вызывать Губчека. Весь вечер охранники шерстили Яренский затон, а в полночь к землянке Габидуллина подошла опергруппа Водной Чека. Постоялец Габидуллиных, флотский инженер Пономарев, сказал Гошке не без ехидства: – Тамарочки дома нет, чекист. Вместе с папашей отбыла в город по неотложному делу. Погулять с мамочкой интересуетесь?… Ничего не поделаешь – нетути. Вот чайком могу угостить, садитесь, комиссар. Гошку взорвало: – Д-документы!!! Инженер Пономарев заглянул через Гошкино плечо, увидел охранников и понял. – Документы вас интересуют?… Что ж, за документом дело не станет. Инженер снял со спинки стула свой синий китель и распорол подкладку. В руках у Гошки очутилась хорошо знакомая книжечка удостоверения Губчека. Лысов пошатнулся. Оперся рукой о спинку стула, другой рукой сгреб свою тельняшку на матросской груди, широко открыв рот, стал хватать воздух, как вытащенная на лед рыбина… Собравшись с духом, крикнул: |