Онлайн книга «Утоли моя печали»
|
Он окончательно смутился и угнетенно замолчал, не решаясь поднять голову. Надя улыбнулась. – Почему же вы вдруг замолчали? – Позвольте представиться, – вдруг сказал молодой человек, с отчаянной решимостью подняв голову. – Нижегородский дворянин Иван Каляев. 3 И дальше они пошли втроем. – Я только что досрочно закончил в гимназии, – рассказывал Ваня, все еще немного смущаясь. – Потому досрочно, что очень уж хотел увидеть коронацию. – Сбежали из дома? – Нет, что вы, Надежда Ивановна. Я к тете приехал, у меня тетя в Москве живет. На Неглинке. А осенью поеду поступать в Петербургский университет. – А почему же не в Московский? – Н-не знаю. Может быть, и в Московский. – Ваня помолчал, добавил решительно: – Я Москвы совершенно не знаю. А в Петербурге бывал два раза. – Тетю, значит, до сей поры не навещал? – подозрительно отметила Феничка. – Нет, что вы, – смутился недавний гимназист. – Как можно, остановился у нее… – Мы вам покажем Москву, – улыбнулась Надя. – И начнем с Кремля. На Красной площади и в Кремле шли особенно напряженные работы, поскольку именно здесь и должно было происходить таинство Священного Коронования. Строили помосты и переходы, готовили иллюминацию, громоздили деревянный слив в Москву-реку с Тайницкой башни. В некоторые места вообще не пропускали, но главное показать Ване Каляеву все же удалось. А когда вышли к Манежу через Троицкие ворота, Наденька решительно объявила: – Сегодня вы обедаете у нас, Ваня. – Что вы! – растерялся юноша. – Мы так мало знакомы и… и мундир у меня… – У нас принимают не по мундиру, – улыбнулась Надя. – Феничка, возьми лихача. Лихач и особняк, возле которого Наденька велела остановиться, настолько потрясли Ваню, что он окончательно сник. А тут еще – швейцар, дворецкий, прислуга в ливреях… – Я представлю гостя сама, Евстафий Селиверстович. Зализо невозмутимо принял потрепанную фуражку, предупредительно открыл двери. – Мой друг, нижегородский дворянин Иван Каляев, – с некоторым вызовом объявила Надежда. – Рад познакомиться, – серьезно сказал Роман Трифонович, крепко, как всегда, пожимая руку молодому человеку. – Иван… простите, не знаю отчества. – Ваня. – Здравствуйте, Ваня, – чересчур вежливо улыбнулась Варвара. – Извините, отдам кое-какие распоряжения. И вышла, полоснув взглядом по лицу сестры, сияющему непонятным озорным торжеством. – Садитесь, Ваня, садитесь, – с искренним радушием говорил Хомяков. – Вина, сигару? – Нет… То есть… нет. – Позвольте оставить вас одних, – сказала Наденька. – Встретимся за обедом. – Да вы не смущайтесь, Ваня, – добродушно улыбнулся Роман Трифонович, когда Надя ушла. – Здесь не кусаются, а лишних за столом не будет, так что располагайтесь как дома. Признаться, люблю ваш Нижний, ежегодно бываю на ярмарке… Пока в гостиной происходил мужской разговор, на втором этаже особняка состоялся разговор женский. – Мне надоело это беспрерывное и, извини, бестактное фраппирование, Надежда. Ты бесконечно избалована и непозволительно эгоистична. – Бог мой, сколько ненужных эпитетов! – Полагаешь, что тебе все дозволено? Так знай, что тебе не дозволено бросать тень на мой дом! – Тощая тень бездомного гимназиста никак не отразится на твоем величии, сестра. – На моем – да! А на деловой репутации Романа? – При чем здесь деловая репутация? Господин Каляев – не делец, не светский прощелыга, а просто большой ребенок. – Мы живем под увеличительным стеклом, потому что вся Москва люто завидует нам и ненавидит нас за собственную зависть! Это, надеюсь, тебе понятно?.. – Варвара помолчала, давая сестре возможность усвоить сказанное. – Марш переодеваться к обеду! Роман Трифонович сумел несколько расковать гостя от тяжких вериг первого смущения, а за столом Ваня освоился окончательно. Он был скромен, умен и достаточно воспитан, для того чтобы справиться с природной застенчивостью, и обед прошел почти непринужденно. Настолько, что даже Варвара в конце концов начала улыбаться без всякой натянутости. – Я оказалась права? – спросила Наденька, когда дамы удалились на свою половину. – Он непосредственен и очень мил. И все же помни, что я тебе сказала. Следующий день начался дождем. Не звонким весенним, а тусклым, унылым и безнадежным. Все небо затянули тучи, тяжелые и однообразные, как солдатские шинели. Порывы резкого холодного ветра гоняли по улицам стружки, обрывки рогож, ветошь и паклю. Но Москва уже ни на что не обращала внимания, продолжая пилить, рубить, стучать, красить и грохотать. – Не придет он, барышня, – сказала Феничка, вручая Наде раскрытый зонтик. Но Ваня пришел и терпеливо ждал именно там, где вчера условились: под аркой городской Думы. – Не промокли? – Нет. Я бегом, Надежда Ивановна. И улыбнулся с такой счастливой готовностью, что Наденька впервые ощутила в душе доселе незнакомое ей странное, какое-то очень взрослое чувство. И сказала: – Подождем, пока Феничка сбегает в лавку. – Зачем? – удивилась Феничка. – Мужской, – кратко пояснила Наденька. – Ага!.. Феничка убежала, и молодые люди остались одни. И молчали, но – по-разному. Ваня маялся в поисках начала беседы, а Наденька спокойно улыбалась доброй взрослой улыбкой. – Я… То есть вы себя чувствуете? – Чувствую, – несколько удивленно подтвердила Надя. – А вы себя? – Я забыл спросить как? – Замечательно. А вы, Ваня? – И я замечательно. Феничка принесла большой мужской зонтик. – Держите крышу, господин Ваня. – Что вы! Что вы! – Иван замахал руками и даже попятился. – Это совершенно невозможно. – А болеть возможно? – спросила Наденька. – Простудитесь, и тетя не пустит вас на коронацию. – Но я не могу… – … гулять под дождем, – закончила Надя. – Но посмотреть, как Москва готовится к великому торжеству, просто необходимо. Берите зонтик, берите, берите. И за мной, поскольку я ваш чичероне на все дни вашего пребывания в Москве. Сначала они осмотрели четыре обелиска перед городской Думой. Огромные сооружения с декоративными позолоченными щитами и гербами на вершинах. Затем декорационную арку у Большого театра, убранную шкаликами для свечной иллюминации, и обелиск с Императорской колонной на углу Охотного ряда и Тверской. |