Книга Император Юлиан, страница 83 – Гор Видал

Бедняге Евферию досталась трудная миссия. Злоключения его начались уже в дороге. Будучи хранителем опочивальни цезаря, он ехал на казенный счет, а значит, на почтовых станциях к нему то и дело подсаживались важные должностные лица - зануды, каких мало (хотя, наверное, мы им кажемся не лучше). Тебе известно, что такое путешествовать на казенный счет. С одной стороны, это, конечно, неплохо: все деньги при себе, лучшие лошади твои, и разбойники нипочем, и о ночлеге не волнуешься. Но чего только не натерпишься, когда какой-нибудь генерал пускается в воспоминания о битвах или епископ изрыгает хулу на своих собратьев, погрязших в "ересях", а то еще попадется наместник, который будет всю дорогу доказывать, как он честен и неподкупен, а между тем за ним тянется обоз из сотни тяжело навьюченных лошадей.

Именно так случилось и с Евферием: вести о событиях в Галлии уже успели облететь весь мир, и в дороге чиновники не давали ему ни минуты покоя. Чтобы выведать подробности у хранителя опочивальни Юлиана, в каждом городе Евферия кормили и поили до упаду, что сильно задержало его в пути. Если добавить к этому, что на море он чуть не утонул во время шторма, а потом лишь случайно не замерз в иллирийских снегах, ты легко поймешь, почему Евферий прибыл в Константинополь с большим опозданием и не застал там императора - тот уже отбыл в Кесарию. Измученный посланник Юлиана упорно добивался аудиенции, которую получил лишь в конце марта.

Юлиан как-то мне рассказывал, что, по словам Евферия, Констанций был просто вне себя от гнева и Евферий уже прощался с головой, но Юлиану повезло: у Констанция были связаны руки. Хотя обостренное чутье искушенного политика подсказывало ему, что с Юлианом нужно расправиться немедленно, в тот момент это было невозможно. Вторгшийся в Месопотамию Шапур приковывал его к Азии. И вот Констанций отпустил Евферия с миром, а сам отправил в Париж своего посланника - трибуна Леоната с письмом лично для Юлиана.

Так уж совпало. В тот день, когда Леонат прибыл в Париж, Юлиан участвовал в празднестве, по случаю которого на улицы высыпали толпы солдат и горожан. К этому времени Юлиан уже вошел во вкус и обожал покрасоваться перед толпой - странная склонность для человека философского склада! Прекрасно понимая, что должно быть в письме, Юлиан представил Леоната собравшимся и объяснил, с какой целью он прибыл в Париж, а затем прочитал перед многотысячной толпой императорское послание от начала до конца. Когда он дошел до приказа оставаться в звании цезаря, толпа, будто сговорившись, взревела: "Август! Юлиан Август!"

На следующий день Юлиан вручил Леонату письмо для Констанция. По всей видимости, оно носило примирительный характер. В частности, Юлиан соглашался с решением Констанция назначить преторианским префектом квестора Небридия, а главное, подписался "цезарь". Нельзя писать биографию Юлиана, не зная содержания его писем; вероятно, они сохранились где-нибудь в константинопольских архивах, но я не уверен, выдают ли их сейчас на руки. Несколько лет назад мой ученик, притом христианин, пожелал ознакомиться с некоторыми государственными бумагами Юлиана, и ему их не дали - секретариат хранителя императорской опочивальни заподозрил неладное, а это кое-что значит. Но то было при Валенте, может быть, с тех пор что-то изменилось. Когда будешь редактировать записки Юлиана, попробуй обратиться в архив. А вдруг?…

В июне Юлиан пошел войной против последнего племени, разорявшего Галлию, - франков, живущих возле Келлена. Несмотря на бездорожье и непроходимые лесные чащи за Рейном, служившие франкам защитой, он с легкостью одержал над ними победу. Но это уже было без меня. Незадолго до того как он выступил в поход, я уехал к себе в Афины.

В день отъезда я пришел попрощаться с Юлианом в его кабинет, который мы прозвали "фригидарием". В жизни не встречал такой холодной комнаты, но Юлиан, после того как прошлой зимой чуть не угорел, никогда ее как следует не отапливал и стоически переносил холод. Летом, впрочем, в его кабинете стояла приятная прохлада, а я пришел прощаться в чудесный июньский день. Дверь кабинета была заперта, и возле нее ждал Оривасий.

- У него в кабинете епископ, - сообщил он мне.

- И без сомнения, пытается вернуть его в лоно церкви.

- А как же.

Тут дверь отворилась, и мимо нас прошествовал багровый от ярости епископ. Вслед за ним на пороге показался сияющий Юлиан - он, по-видимому, был очень доволен собой. Втащив нас в кабинет, Юлиан воскликнул:

- Вы бы только его послушали!

- Какой он секты? - справился я. - Арианин, никеец или…

- Политикан. Это Эпиктет, епископ Чивитавеккийский, но главный предмет его интересов, судя по всему, не церковные дела, а светские. Он передал мне устное послание от Констанция. Чрезвычайно любопытный документ. - Юлиан бросился на походную койку, стоявшую у окна. (Хотя в записках об этом ничего нет, Юлиан часто диктовал в постели, и некоторые из документов, написанных, очевидно, заполночь, похожи на бред лунатика. Я часто выговаривал ему за это, а он возражал: "Во сне к нам являются боги, и, если я говорю во сне, это они вещают моими устами".)

- Мой соправитель, Август Констанций, обещает сохранить мне жизнь, если я, во-первых, отрекусь от императорского сана, затем сдам галльскую армию и, наконец, прибуду в Константинополь как частное лицо.

- Мы с Оривасием рассмеялись, но мне стало как-то не по себе.

- Эти требования, конечно, абсурдны, - сказал я, - но что тебя ждет, если ты их не выполнишь?

Об этом епископ предпочел умолчать, но подразумевалось, что в таком случае со мною рано или поздно будет покончено.

- Ну, до этого еще надо дожить, - сказал Оривасий. - Пока что Констанций прикован к Персии и сможет выступить против нас не ранее чем через год.

- Не уверен, - покачал головой Юлиан. Он перебросил ноги через койку и протянул руку к стоявшему по другую ее сторону складному столику, заваленному донесениями осведомителей. - Море новостей. Вот, к примеру, перехваченный нами приказ Констанция префекту Италии: собрать три миллиона медимнов зерна, смолоть в Брегенце - это город на Боденском озере - и заложить на хранение в нескольких городах у самой границы с Галлией. А вот еще один указ: Констанций снова велит создать запасы хлеба по итальянскую сторону Апеннинских гор. Это не оставляет сомнений - он явно готовится к вторжению в Галлию.

- Но когда? - Хотя я уезжал и мне ничего не грозило (я отнюдь не герой и в случае опасности забочусь прежде всего о том, как бы унести ноги), судьба друга была мне далеко не безразлична.

- Кто знает, когда? Наша единственная надежда на то, что ему придется всерьез схватиться с Шапуром. А пока что все заготовленное Констанцием зерно попало ко мне. - Тут Юлиан ухмыльнулся, как мальчишка. - Я приказал его реквизировать и кормлю им свою армию. - Он помолчал. - Мне нужен всего один год.

- А потом? - Я пристально взглянул ему в глаза. Ранее Юлиан никогда не строил планов на такое отдаленное будущее. Никто из нас не знал, как далеко простираются его амбиции и какова конечная цель.