Онлайн книга «Есенин»
|
Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне… Шаганэ ты моя, Шаганэ, — прочел Есенин последнюю строфу, обращаясь к одной из женщин, сидящих за столом неподалеку от Кирова. Стихи были прекрасны, и женщина тоже. Все в восторге зааплодировали, и она от смущения за крыла лицо легким шарфом. Со всех сторон захмелевшие гости стали требовать: — Сергей Александрович, признавайтесь, кто такая эта Шаганэ? — Она бакинка? — Где вы с ней встретились? Она красивая, как наша Нино?.. — Отвечайте! Народ требует! Есенин поднял руки, сдаваясь: — Это только образ, поверьте, поэтический образ. А она действительно красивая! — И он, улыбаясь, поглядел на женщину за столом. — Я познакомился с ней в Обществе педагогов… Зовут ее Шаганэ Тальян… она учительница в армянской двухклассной школе. — Эта школа, случайно, не на берегу моря? Такой трехэтажный дом? — хитро прищурился Киров. — Да! — ответил Есенин, ожидая подвоха. — Трехэтажный, точно! — И, лукаво улыбнувшись, спросил: — Вы тоже там бывали, Сергей Миронович? Киров понял его намек и захохотал: — Нет, Сергей Александрович, не довелось… но наслышан! И много там «учительниц» в этом… Обществе? Все зашлись в смехе, поняв наконец, о каком «обществе педагогов» идет речь. — Будьте осторожны, Сергей Александрович, — полушутливо погрозил пальцем Чагин. — Они… эти «педагоги» княгини Тамары, могут быть причастны к контрабандной торговле с Турцией… Вспомните лермонтовскую Тамань! Какой-то серьезный начальник со взглядом чекиста, муж красавицы Нино, добавил: — В нижнем этаже этого дома представительство англо-американской фирмы «Стандард Ойл», — думаю, не зря… — Хватит вам! Запугаете совсем поэта — он на женщин наших глядеть перестанет! — смеясь, остановил их Киров. — И засохнут на корню «Персидские мотивы». — Не засохнут!!! — пообещал ему Есенин. — Я постараюсь! Несмотря на постоянную чагинскую опеку в Баку и вардинскую в Тифлисе, Есенин чувствовал себя свободным. Не то что в Москве. Не было здесь за ним постоянной чекистской слежки. «Баллада о двадцати шести», ставшая необычайно популярной, особенно в Азербайджане, открыла ему двери всех редакций. В газете «Трудовой Баку» были напечатаны первые стихотворения «Персидских мотивов»: «Я спросил сегодня у менялы…» и «Улеглась моя былая рана…». С издательством «Советский Кавказ» он заключил договор на выпуск книги «Страна Советская». Конечно, сбежав от собутыльников из Москвы, Есенин все же не смог полностью изменить образ жизни, чтобы закрыться наглухо и работать. Одиночества он долго не выдерживал. И здесь, в крепких объятиях кавказского гостеприимства, он так же, как, впрочем, всегда и везде, вел безалаберную жизнь. Со стороны было совершенно непонятно, когда же он писал, но писалось ему тут легко. Душа и ум, несмотря на частые застолья, вели настойчивую, постоянную работу. Есенин как бы погрузился в свой, только ему известный и доступный мир. — Так много и легко пишется в жизни очень редко. Может, до весны и не возвращаться? — рассуждал он сам с собой, глядя на черновик лежащей перед ним новой поэмы «Цветы». — Хорошо, — радовался Есенин. — Я понял, что такое поэзия! Но все-таки настал тот день, когда Есенин почувствовал, что он должен бежать из Баку куда-нибудь в другое место. — Гости, гости, гости, хоть бы ты меня спас от них, — обратился он к Чагину. — Что они пьют, хрен с ними, но ведь я тоже с ними пью! Какая уж тут работа?! И Чагин, сославшись на личное распоряжение самого товарища Кирова, действительно поселил поэта в бывшем ханском дворце. Теперь он в одиночестве бродил по огромному саду, разглядывал фонтаны и всяческие восточные затеи. Мимо, наклонив голову, проходили женщины в парандже, и казалось Есенину, что он уже вечность здесь, среди буйства восточной красоты. В голове родились строчки: Свет вечерний шафранного края, Тихо розы бегут по полям. Спой мне песню, моя дорогая, Ту, которую пел Хаям. Тихо розы бегут по полям. Но в конце концов эта тишина и покой «райских кущ» разбудили в нем на время забытое чувство одиночества. Появилось ощущение, будто ему все время кто-то мешает и он кому-то мешает, будто он перед кем-то виноват и перед ним — тоже. «Да! Попал в обитель дальнюю трудов и чистых нег!» — с тоской подумал он, глядя на фонтан. Склонив голову над желобом, по которому текла в водоем, сверкая на солнце, чистая прозрачная вода, он подставил голову под струю, словно желая отрезвиться, скинуть «дремотную Азию». Неслышно подошел Чагин с подносом, уставленным вином и фруктами. — Не простудись, Сергей, вода здесь ледяная! — предупредил он. Есенин резко поднял голову. — Все, Петр! Не могу больше! — По лицу его стекала то ли вода, то ли слезы. — В Москву хочу! Все мне здесь опостылело… Черного хлебушка хочу… Русского хлебушка! Чагин усмехнулся. — По московским кабакам стосковался? Видно, сколько волка ни корми — он все в лес смотрит. Что ж, езжай! Под небом Африки моей Вздыхать о сумрачной России, Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил, — прочел Есенин отрешенно. — Стосковался я! Ну, ты же русский, Петр, ты должен меня понять… — Да езжай, черт с тобой! Езжай! — взорвался Чагин. — Киров велел беречь тебя… А как я тебя отсюда… в Москве беречь буду? У меня прорва дел… А здесь ты под боком… рядом. Может, в Индию смогу тебя отправить… А? Есенин обнял Чагина. — Спасибо, друг, но нет! Домой! Домой! В Москву-у-у! «У-у-у!» — прогудел паровоз, увозя Есенина из добровольной кавказской ссылки. На перроне, когда Есенин садился в вагон, пассажиры его узнали, и теперь, стоило ему на минуту появиться в коридоре, как словно по команде открывались двери других купе и бритоголовые красные командиры выглядывали, осматривая его с головы до ног. Вагон охранялся чекистами — ведь ехала номенклатура. Как и предвидел Чагин, скандал разразился уже в поезде. Когда за окнами стали проплывать подмосковные леса и деревеньки, Есенин вышел из купе, наглаженный, надушенный, в крахмальной рубашке и лакированных ботинках. Проходя мимо двух военных, улыбнувшись, спросил: — Как Москва, скоро?.. Но те, не удостоив его ответом, отвернулись к окну. Вагон качнуло, и Есенин нечаянно толкнул военных. — Простите! — извинился он. — Поосторожней, товарищ! — жестко заметил один. — Есенин… — подсказал, улыбаясь, Есенин. — Я Есенин! |