Онлайн книга «Есенин»
|
— Не надо, Сережа, — нежно коснулась его руки Бениславская. — …но, правда, есть среди них в светлом облике непорочные, чистые, как бледные огни догорающего заката. — Красиво, — Ганин налил себе из бутылки. — Дети мои, не стесняйтесь, скажите, если мне пора уходить. — Еще слово, Леша, и я… я пойду в сортир материться. Ганин встал и, подняв стакан, будто тост в честь хозяйки дома, прочел: Русалка — зеленые косы, Не бойся испуганных глаз, На сером оглохшем утесе Продли нецелованный час… Галя застеснялась откровенного намека на ее чувство. — Не смущайся, Галя, — вступился за нее Есенин. — Эти стихи он Зинаиде Райх посвятил, когда мы с ней венчались под Вологдой… — Да, на моей родине… в церкви Кирика и Улиты, — подтвердил Ганин. — Все верно. Любил ее, а она вышла за тебя. Под небом мой радужный пояс Взовьется с полярных снегов, И снова, от холода кроясь, Я лягу у диких холмов! Шумя, потечет по порогам Последним потоком слеза, Корнями врастут мои ноги, Покроются мхами глаза. Не вспомнится звездное эхо Над мертвою зыбью пустынь; И вечно без песен и смеха Я буду один и один… — прочел Есенин до конца стихотворение друга, словно желая этим отблагодарить его, утешить. Ганин обнял Есенина: — Спасибо, Сергун! Тронут! Надо же! Наизусть! Здорово! Я думал, ты только свои стихи помнишь… — Чужие тоже, — засмеялся Есенин, довольный, что угодил ему. — Если они того стоят. Твои стоят. Правда, не все. Извини, брат. — А правда, Сергей, что ты с Зинаидой разошелся? — простодушно спросил Ганин. Есенин молча кивнул. — Да полно тебе, Галя, что за секреты! — сказал он, заметив ее умоляющий жест. — Живет она теперь с ученым, умным мужем, и не нужна ей наша маета, и сам я ей ни капельки не нужен. С Мейерхольдом она, Леша! С Всеволодом Эмильевичем! К нему ушла… в театре у него… прима… — Артистка?! — удивился Ганин. — Не поздновато ли в ее годы? — Я видел ее в «Даме с камелиями», — пожал Есенин плечами. — Лучше бы не видел! Какая она артистка! Это видно всем, кроме Мейерхольда… Но он в своем театре хозяин, что хочу, то ворочу. Ладно, бог с ними! — закончил он, видя, что Галя осуждает его откровения. — Скучно! Выпить больше нечего? Может, мы?.. Ах, да! Слово дал! Давайте спать, что ли. Есенин на минуту задумался: «Завтра с Блюмкиным — в Кремль, к Троцкому. «Что день грядущий мне готовит?..»» — Сережа, я тебе постелила в темной комнате… где топчан походный. Там неплохо, только темно, — засуетилась Галя, — но ты возьми свечку. Мы с Катей на кровати, как она вернется, а вы, Леша, вот тут, у окна. Я сейчас положу матрасик, и подушка есть, а укроетесь пальто. — Не беспокойтесь. Галя, добрая душа! Я рано утром уйду, — помогая Есенину отодвигать стол от окна, сказал Ганин. — По издательствам пойду. Везде блокируют… стихи возвращают, бль… — чуть не выругался он. — А если берут — денег не платят… Жить нечем. Эх! — горько вздохнул он, взяв папиросы со стола. — Вы ложитесь! Я пойду на лестницу, покурю. Пройдя тускло освещенную прихожую, он вышел на площадку и увидел, как по лестнице метнулась чья-то тень и кто-то затопал вниз по ступенькам. — Эй! — крикнул он вдогонку. — Кто тут? Слышь ты, сволочь? Что прячешься? Далеко внизу хлопнула входная дверь. В комнате Галя постелила на пол матрасик, подушку, разобрала свою кровать. — Отвернись, Сережа, я разденусь. — Что? Да-да… — отвернулся Есенин, но в зеркале трюмо ему было видно, как раздевается Галя. Он увидел ее грудь, стройную фигуру. — Я тоже пойду покурю, — сглотнул он слюну. — Дверь входную не забудьте покрепче захлопнуть, а то замок плохой, — юркнула она в кровать, укрывшись с головой одеялом. На площадке Есенина встретил испуганный Ганин. — Т-с-с-с! — приложил он дрожащий палец к губам. — Ты чего, Леша? — прошептал Есенин. — Кто-то стоял у двери, слушал. Как я вышел, убежал! Есенин замер, прислушался, заглянул в темноту лестничного пролета. Испуг друга отозвался в нем нервной дрожью. — Это меня… Как зверь чувствую! Меня они хотят убить! — И устыдившись своего страха перед другом, крикнул с вызовом: — Эй, вы, суки! Идите! Идите сюда!.. Но в ответ лишь испуганная кошка метнулась мимо них. «Мяу! — злобно мяукнула она, словно угрожая. — Мяу!» Есенин прикурил и, щелчком швырнув догорающую спичку в темноту, глубоко затянулся раз, другой, третий. — Жуть, Леша! Сумасшедшая, бешеная, кровавая жуть! В тюрьме ВЧК я слышал, как расстреливали во дворе… каждую ночь! Что-то не то в нашей России творится! — Я давно это понял… и сделал выводы… — приглушенно заговорил Ганин. — Нам надо бороться с ними. Нужно организованное сопротивление. Для этого не обязательно большое количество людей, хотя нас уже много, таких, кто готов идти до конца. Террор! Вспомни историю бомбометаний в России. Они сами подали пример… Основа нашей программы — национализм. На этом чувстве можно вести за собой всю громаду народа. — У вас и оружие есть? — Оружие — дело второстепенное… не вооруженность решает дело, а воля, спокойствие, хитрость, затаенность. Надо закалять в себе волю! А оружия можно достать сколько угодно… Я умею делать пироксилин. Щепотка в жестяной банке взорвет массу народа… — Опять кровь?! — Да! Кровь за кровь! — Брат на брата? — Это бесноватый Блюмкин, который нынче чуть не застрелил тебя? Он тебе брат? Или Лейба Бронштейн, что приглашает тебя завтра в Кремль, чтобы поставить «раком» и отодрать… В общем… переворот рано или поздно будет! Ты знаешь, у нас уже есть список будущих министров. Я тебя, Серега, включил министром народного просвещения. Не веришь? У нас и типографский шрифт есть! — Ты больной, Леша? Бросай нюхать кокаин! А меня из списка вычеркни! — жестко потребовал Есенин. — Нашел министра… — Не хочешь, не надо! Будет Приблудный министром. Только не пожалей потом. — Не пожалею, контрреволюционер хренов! — Есенин бросил под ноги папиросу, раздавил каблуком. — Хватит! Пошли спать, — отворил он дверь. — Может, еще винца? — заспешил за ним Ганин. — Будет тебе, ты и без вина виноватый. Ложись и ни гу-гу, а то ты меня знаешь, я и в морду дам, не посмотрю, что друзья. — Молчу, молчу! Правильно, Серега! Бей своих, чужие бояться будут! — Он разулся, положил ботинки под матрас, накрылся своим пальто и затих. |