Онлайн книга «Федор Апраксин. С чистой совестью»
|
— По весне турские посудины близко к устью и Таганрогу хаживали. Наши капитаны не могли управиться с починкою за зиму, да и устье обмелело, ветер воду согнал. Теперь-то надежа с моря верная, и крымцы, гляди, уже не осмеливаются близко подступать. Все лето мотался Апраксин то в море, то в Таганрог, в Донское устье. На кораблях недоставало матросов, особенно ощущалось это в шторм при работе с парусами. Когда выбирали якорь, офицеры становились к шпилю. Крюйс кричал на командиров, те разводили руками. Апраксин посылал на корабли рекрутов из полков. Только толку от них поначалу было мало. Первую кампанию они испуганно прижимались к палубе, хватались за любую снасть мачты, боялись взглянуть за борт. В шторм не помогали ни зуботычины, ни линьки [35] , прятались по закоулкам… В Донском устье на случай нападения перекрывались наглухо сваями и цепями все рукава, кроме северного, Кутюрьмы. Таганрог и Троицкая крепость опоясались каменной стеной с бойницами. Возвращаясь в Азов, адмиралтеец каждый раз читал почту. Из Воронежа писал Игнатьев. Лето выдалось холодное, дождливое, на людей нашел мор. «Машлихтовый мастер Питас Ян волею Божию умер августа 27 числа и я приказал надсматривать за плотниками и довершить Яну Ренсу, — доносил помощник адмиралтейца. — А Федосей Скляев, Таврило Меншиков, Тихон Лукин, Степан Городничий, Василий Шипилов, Савва Уваров зело больны. Также Осип Най, Козенец, Ян Терпилий зело болезнуют. Мачтовый мастер Самойло Реймс с подмастерьями зело болезнуют». «Никого не милует хвороба, — вздыхал Апраксин, — ни наших, ни пришлых». «А из матросов три доли больных. Также и из плотников у государева корабля только 40 человек работает, а 65 человек больны». Своими печалями Апраксин делился с воеводой. Как-никак близкий родич, хотя и старше почти на два десятка годков: — Вишь, Степан Богданович, болезнуют мои корабелы на верфях поголовно, людишки все под Богом ходят, дело-то стоит, а государь по осени спросит. Ловчиков совсем далек был от корабельного строения, успокаивал племянника: — Твоей-то вины нет, Федор, чаю, отпиши государю, он поймет. — Пиши не пиши, а дело поправлять мне придется. В конце лета пришла добрая весть из Москвы. Сам царь делился радостью по поводу событий на севере, в Двинском крае. Упоенные легкой победой под Нарвой, шведы задумали совсем оттеснить русских от моря. Весной 1701 года Карл XII самонадеянно бросил первому министру графу Пипперу: — Упрячем царя Петра в его болотах навечно. Пусть навсегда забудет русский мужик о море. Пошлите эскадру Шеблата к Архангельску. Сжечь дотла город, порт, верфи. Никого не жалеть. Все предусмотрел шведский адмирал Шеблат. И эскадру снарядил добротную из семи кораблей, и флаги поднял на них английские и голландские, чтобы обмануть русских. Но этот самый мужик и обломал шведам зубы в первой стычке на море. Жертвуя жизнью, привели архангельские поморы корабли неприятеля под крепостные пушки, перехитрили врага. Потеряв корабли, Шеблат ретировался несолоно хлебавши… Собственно, это было первое поражение шведов в начавшейся войне, и потому радость успеха переполняла сердце царя. С кем поделиться в первую очередь? Конечно, с бывшим воеводой двинским, близким человеком. «Я не мог вашему превосходительству оставить без ведома, — волнение царя передалось и Апраксину, — что нынче учинилось у города Архангельска зело чюдесно…» «Слава тебе Господи, — вздохнув, перекрестился Апраксин, — наконец-то супостата отвадили». Ликовал адмиралтеец вдвойне, как-никак, а шведа побили в местах, где и он внес свою лепту в оборону. Невольно вспомнились годы, проведенные в Двинском крае. «Верняком и отче Афанасий приложил руку к той виктории». В Москву Апраксин ехал с докладом по вызову царя. Добрался в сумерки. Аккурат к Рождеству. На заставе в Замоскворечье послышалась пушечная пальба. Апраксин высунулся из возка, крикнул стражнику у рогатки: — Пошто пальба-то? — Нынче, барин, шведа поколотили, государь велел празднику быть, — с трудом шевеля языком, объяснил подвыпивший стражник. На Красной площади всюду горели плошки, жгли костры, жарили баранов, на длинных столах стояли закуски, ведра с медом, бадьи с пивом, виночерпий ковшом наливал из бочки вино, отталкивая упившихся. Родное подворье встретило приятной неожиданностью. Не успел Федор выбраться из тулупа, двери сеней распахнулись, и он оказался в объятьях Петра и Андрея. — Братуха! В кои годы свиделись! Наверху лестницы стояла мать, опершись на палку. Рядом поддерживала ее за руку Пелагея. Федор взбежал, тревожно забилось сердце: «Совсем бабы оплошали». — А я, братец, бобылем нынче. Женка в Новом Городе пребывает, сынком меня одарила, — похвалился Петр за столом. Федор добродушно ухмыльнулся: — Теперя есть кого гостинцами угощать. Ты-то по какому случаю в Москве? — Государь велел спешно быть, гонца прислал. Завтра-послезавтра призовет. Ваньке Татищеву тоже наказал быть. — Который струги ладил? — Он самый. Расторопный, воеводой у меня в Кашине правил исправно. Государь его приметил, когда он пушки торговал у шведа… Первым к царю вызвали старшего брата. В светлицу вошли вместе с Иваном Татищевым. — Молодец, новгородец, — похвалил царь старшего Апраксина, — не спишь, летось шведу покою не давал, подмогу Шереметеву учинил. В сем лете також будешь в Ингрии с полками. — Петр поманил Апраксина к карте. — Отсюда твои полки отвлечь шведа должны. Сызнова вместе с Шереметевым покою неприятелю не давать, а при случае и побить знатно. — Петр поманил Татищева и продолжал водить пальцем по карте. — Другое дело великое на новгородский приказ возлагаю. Ты, Иван, нынче же, без мешкоты поезжай к Ладоге, на речку Сясь, пройди от верховья до устья. Сыщи, где поудобней место для верфи корабельной. Тут же с воеводой имайте людишек, плотников да кузнецов по уездам, лес вали, руби верфь. По весне заложишь полдюжины кораблей. Указ о том получите днями… Федор Апраксин, пока суть да дело, наведался в Приказ воинских морских дел. Как раз застал там своего начальника и старшего товарища. Генерал-адмирал Головин запросто обнял тезку. — Замотался я, Федор Матвеич, — с одышкой, с трудом переводя дыхание, пожаловался начальник Приказа морского флота, Посольского, Ямского, Монетного двора, Оружейной, Золотой и Серебряной палат, — не знаешь, куда с утра голову приложить. Государю во всех делах помочь надобно, а ты сам знаешь, ворюги всюду водятся, норовят урвать у державы. Выслушав Апраксина, вздохнул, проговорил с сожалением: — А я-то с той поры, как на «Крепости» побывал, в море и не хаживал. А нет-нет да и похочется на волнах ветра свежего прихлебнуть. — Генерал-адмирал понизил голос: — В нынешнюю кампанию отправлюсь с государем в Архангельский, там на корабликах море-то попытаю. |