Книга Александр. Божественное пламя, страница 45 – Мэри Рено

Александр, следивший за ними затаив дыхание, сказал, оборачиваясь к Птолемею:

— Он не купит коня. — Голос его странно зазвенел.

— А кто купит? — отозвался удивленный Птолемей. — Не могу понять, почему его вообще сюда ввели. Ксенофонт бы его не купил. Ты только что цитировал, как там? Норовистая лошадь не причинит вреда твоему врагу, она причинит вред тебе.

— Норовистый? Он? Да это храбрейший конь из всех, что я видел. Он боец. Посмотри, как его били, и по животу тоже — видишь рубцы? Если отец его не купит, подонок сожрет его живьем. Это написано у него на лице.

Язон сделал еще одну попытку. Прежде чем он сумел приблизиться к лошади, та стала лягаться. Он посмотрел на царя. Царь пожал плечами.

— Это была его тень, — сказал Александр нетерпеливо. — Он боится даже своей собственной тени. Язону следовало бы это увидеть.

— Он уже достаточно увидел. Ему приходится думать о жизни царя. Ты бы сел на такую лошадь в бою?

— Да, я — да. В бою прежде всего.

Филот поднял брови, но ему не удалось перехватить взгляд Птолемея.

— Ну, Филоник, — сказал Филипп, — если это и есть гордость твоей конюшни, не будем тратить времени. У меня много дел.

— Еще минуту, государь! Он очень резв, э… дерзок. С его силой, он…

— За три таланта я могу купить кое-что получше сломанной шеи.

— Мой господин, только для вас… Я назначу особую цену.

— Я занят.

Толстые губы Филоника сошлись в длинную прямую линию. Конюх, отчаянно уцепившись за утыканные шипами удила, потащил коня прочь.

Александр не выдержал.

— Какая потеря! — крикнул он высоким срывающимся голосом. — Лучшая на этих торгах лошадь!

Гнев и ощущение безысходности исторгли этот дерзкий выкрик, заставивший повернуться все головы. Филипп изумленно оглянулся. Никогда прежде, в ситуациях много худших, мальчик не позволял себе быть грубым на людях. С этим можно разобраться позднее. Конюх с лошадью удалялись.

— Лучшая лошадь из всех, каких когда-либо здесь выставляли! Надо только знать, как с ней обращаться. — Александр выбежал на поле. Все его друзья, даже Птолемей, не посмели последовать за ним; он зашел слишком далеко. Толпа обратилась в зрение и слух. — На лошадь, одну из десяти тысяч, нет покупателя!

Филипп, оглядев сына, пришел к выводу, что наглость мальчика была ненамеренной. Он просто стал слишком самоуверен, особенно после своих хваленых подвигов. Они вскружили парню голову. Никакой урок и вполовину не будет хорош так, как тот, который человек преподносит себе сам.

— Язон, которого ты видишь, — сказал он, — выезживает лошадей уже двадцать лет. А ты, Филоник?

Глаза барышника перебегали с отца на сына, он оказался в щекотливом положении.

— Ах, государь, я вырос при лошадях.

— Ты слышишь, Александр? Но ты полагаешь, что справишься лучше?

Александр смотрел не на отца, но на Филоника. Пораженный этим пристальным холодным взглядом, барышник с неприятным чувством отвернулся.

— Да. С этой лошадью — да.

— Отлично, — сказал Филипп. — Если тебе это удастся, она твоя.

Мальчик смотрел на коня влюбленными глазами, его губы приоткрылись. Конюх остановился. Конь фыркнул через его плечо.

— А если не получится? — резко бросил царь. — Каков залог?

Александр глубоко вздохнул, не отрывая глаз от лошади.

— Если даже я не смогу на нем ездить, то все равно заплачу за него.

Филипп поднял густые темные брови.

— Три таланта?

Александру только что назначили содержание, полагающееся юноше, но на эту покупку ушла бы вся сумма, причитающаяся за этот год, а может, и следующий.

— Да, — подтвердил Александр.

— Надеюсь, ты принимаешь это всерьез, как и я.

— Я тоже.

На секунду оторвав взгляд от коня, он наконец понял, что на него все смотрят: солдаты, вожди, конюхи, барышники, Птолемей, Филот, Гарпал, мальчики, с которыми он провел утро. Самый высокий из них, Гефестион, чьи движения были так изящны, что привлекали внимание, выступил на шаг вперед. Их взгляды встретились.

Александр улыбнулся.

— Тогда по рукам, отец. Он мой, и проигравший платит.

Царская свита с облегчением засмеялась, раздались рукоплескания. Скандал обернулся забавной шуткой. Только Филипп, хорошо разглядевший лицо сына, понимал, что так улыбаются заклятому врагу в бою, когда уже все равно, как воспримет это остальной мир.

Филоник, которому с трудом мог верилось в столь счастливый поворот судьбы, поспешил догнать мальчика, направившегося прямо к коню. Выиграть заклад он не мог, оставалось позаботиться, чтобы парень не сломал себе шею. Не приходилось надеяться, что царь расплатится с ним в этом случае.

— Мой господин, ты увидишь, что…

Александр обернулся.

— Уходи прочь.

— Но, мой господин, когда ты…

— Убирайся. Туда, в подветренную сторону, чтобы он не смог увидеть тебя или почуять. Ты и так уже сделал достаточно.

Филоник глянул в его расширенные, затянутые дымкой глаза и поспешно выполнил приказание.

Александру пришло на ум, что он не узнал, то ли Гром — настоящее имя лошади, то ли его придумал сам Филоник. Достаточно того, что это имя тирании и страданий. И значит, нужно новое.

Не забывая следить, чтобы его тень не пугала лошадь, он подошел совсем близко, глядя на белое рогатое пятно под длинной, развевающейся челкой.

— Бычья голова, — сказал он, переходя на македонский, язык правды и любви. — Букефал, Букефал.

Конь насторожил уши. При звуке этого юного голоса ненавистное настоящее поблекло и рассеялось, подобно туману. Но Букефал утратил всякое доверие к людям. Он фыркнул и предостерегающе ударил копытом.

— Царь пожалеет, что вынудил его пойти на это, — сказал Птолемей.

— Ему всегда везет, — возразил Филот. — Хочешь, побьемся об заклад?

— Я справлюсь сам, — сказал Александр конюху. — Тебе здесь нечего делать.

— О нет, господин! Только когда вы сядете. Господин, я в ответе за…

— Теперь он мой. Просто передай мне поводья. Не дергай за удила. Я сказал, дай мне. Немедленно.

Он взял поводья, чуть-чуть ослабив их для начала. Лошадь опять фыркнула, потом повернула голову и шумно принюхалась к нему. Переднее копыто нетерпеливо заскребло землю. Держа поводья в одной руке, другой мальчик провел вверх по влажной шее и ловко ослабил зажим удил, так что они вообще перестали давить на губы. Букефал только переступил с ноги на ногу.

— Отойди, — сказал Александр конюху. — Не выходи на свет.