Онлайн книга «Вилла "Амалия"»
|
– Так почему же ты мне не позвонила? – Она не хотела, чтобы тебе сообщали! И вообще не могла говорить. – Тогда как же она дала тебе понять, чтобы ты меня не вызывала? – Слушай, хватит, очень тебя прошу! Твоя мама говорила, но очень плохо. Знаешь, она… Казалось, она вот-вот взорвется от злости. Закатив глаза к потолку, тяжело дыша, она яростно кривила тонкие увядшие губы. – Не надо, не рассказывай. – Она как будто хотела крикнуть, выкрикнуть какое-то имя, но у нее не получалось… – Не надо, Вери, не говори. И спасибо, спасибо тебе за все. Она долго молчала. Потом сжала руки Вери. И сказала ей, почти неслышно: – В общем-то, я поступаю совсем как Лео в случае с Леной. Ничего не хочу знать. * * * Она сходила в дом престарелых, чтобы поблагодарить двух медсестер, которые ухаживали за матерью в последние дни ее жизни. Дневная сестра сказала ей то же, что и ее подруга-аптекарша: – Для нее так лучше. Ваша мать хотела умереть. Она лежала, запрокинув голову, с глазами, полными ужаса. Она зашла к ночной сестре, которая, слава богу, просто обняла ее и ничего не сказала. Проходя мимо портовой гостиницы, она наткнулась на растерянного Жоржа: он все-таки преодолел свои страхи. И, набравшись мужества, приехал в Бретань на похороны. Жорж превратился в скелет. Он был одет в черный, приличествующий случаю костюм, на голове – черная кожаная шляпа. – Ну-ка, иди забирай отсюда свои вещи, – скомандовала она. – Нет. – Будешь ночевать у меня дома, – сказала она ему. – Нет. Ты даже представить себе не можешь. Я и без того в полном расстройстве… снова оказаться здесь, в нашей деревне… – Жорж, перебирайся ко мне. Но он упрямо мотал головой, тихо плача. Анна Хидден подошла ближе. Взяла его за руку и прошептала: – Друг мой, вот сейчас ты мне очень нужен. И он пошел в отель за своим чемоданом. * * * – Томас был на похоронах. – Кто же это ему сообщил? – Я, – сказала Вери. – Он спал со мной. Когда ты исчезла, он много раз сюда приезжал. Ты не думай, между нами ничего серьезного не было… – А несерьезного? – Он приезжал сюда плакать. – Так я и думала. – Ты на меня сердишься? – Мне тебя жалко. – Честно говоря, мне самой себя жалко. * * * Камешки в море – темно-серого цвета. Вода, которая вымывает их из песка и разметывает в разные стороны, – желтого. Близится ночь. А море по-прежнему волнуется и неумолчно ревет. Морской ветер захлопывает ставни окон, выходящих на пляж. Она спускается. Хочет поздороваться с Жоржем. Он расположился внизу, в гостиной, на кровати ее матери. Смотрит телевизор. – Все в порядке? – Просто идеально! В руке у него стакан виски. Он лежит в пижаме, под одеялами, ему тепло. Он блаженно улыбается. – Ну, держись там, – говорит он ей. * * * Уже совсем стемнело. Она выходит из дому, надев резиновые сапоги, просторный желтый дождевик и широкий мохеровый шарф, некогда связанный Мартой Хидельштейн. Идет к порту по кромке пляжа. Направляется к ресторану. Юркий злой ветер со свистом шныряет у ее ног. Она еще издали видит его на пристани. Он уже тут – ходит взад-вперед в темноте. Черные неосвещенные лодки сталкиваются в воде. Они не обнимаются. Она идет впереди. И думает, шагая впереди него: «Вот он, этот человек, который внезапно умер для меня однажды, январским вечером, в Шуази-ле-Руа». Но вслух она говорит: – Очень холодно. Тебе следовало зайти в ресторан. – Я же не знал, чего ты хочешь… – Ну, тебе ведь тоже не возбраняется хотеть. Они садятся за столик у окна. Он не спрашивает, что она будет заказывать. Берет себе мидии и морской язык. Просит принести сидр. Она выбирает крабов. И хочет выпить белого вина. Он сказал, что ему необходимо поговорить с ней. И заговорил. Его речь вылилась в нескончаемо долгую жалобу, которую она пропускала мимо ушей, как невнятное журчание. И ни единым словом не возразила на это журчание. Она думала: «Да и нужно ли ему, чтобы я отвечала? Чтобы я вникала в его речь? Чтобы я жила на свете? Чтобы я хоть что-то объяснила?» А Томас все говорил и говорил: – Ни одного сообщения на мой мобильник. Твой был вообще недоступен. Одна только посылка у меня в офисе, вот и все! Даже моя кожаная куртка, даже мое пальто, и костюмы, и рубашки – все куда-то сгинуло. Я и представить себе не мог, что ты способна на такое. Все, что мы пережили вместе, для тебя ничего не значило. Ровно ничего! Растаяло быстрей, чем дым в небе. Не могу выразить, как это было оскорбительно… Я вскрыл посылку, а там даже записки от тебя нет. Вот это меня совсем доконало. Я пытался работать, но у меня все валилось из рук. Помчался в твое издательство. Когда Ролан объявил мне, что ты у него не работаешь с начала января, я сразу понял, что все кончено. Пошел и напился. Ты только пойми состояние человека, который больше ничего не значит. Никогда ничего не значил. Просто не существовал. В такой ситуации чувствуешь себя как рыба, выброшенная на берег. Начинаешь задыхаться, не понимая, что происходит. Умираешь медленной мучительной смертью, потому что не хватает воздуха. Каждый день я околевал в этом вакууме, лишаясь последних сил. Каждый час отнимал у меня еще один глоток воздуха. Каждая ночь насылала все более сильную тоску. Всё – дом, женщина, которую я любил больше шестнадцати лет, будущее, на которое я так доверчиво уповал, сложившиеся привычки, вечера с тобой – исчезло, как и не существовало… Исчезло бесследно, не оставив ни одного свидетельства, что все это когда-то было… Я, конечно, не мог подать официальную жалобу. А ведь я оплачивал домработницу, оплачивал покупки, поставки на дом, наши путешествия. Но когда я появился в твоей жизни, дом уже принадлежал тебе. Томас с удовольствием слушал собственную обвинительную речь. Анна обсасывала крабовые клешни. И думала: «Он наверняка обращался к психоаналитику, если так наслаждается этими воспоминаниями». Казалось, переживая вновь свою прошлую жизнь, он оживает сам. Теперь он рассказывал в лицах: |