Книга Отель "Савой", страница 21 – Йозеф Рот

Желтая, мутная грязь в канавах распускается и течет вяло по ним.

В каждой капле дождя сидит по тысяче пылинок угля; они остаются на лицах и платье людей.

Этот дождь мог проникнуть сквозь самое толстое платье. Казалось, на небе происходит большая уборка и ведра воды выливаются на землю.

В такие дни следовало оставаться в гостинице, сидеть в зале файф-о-клока и глядеть на людей.

С первым поездом, пришедшим с Запада, в двенадцать часов пополудни, приехало трое гостей из Германии.

Они были похожи на близнецов. Всем им была отведена одна только комната — номер 16 послышалось мне, — и они все трое отлично поместились бы на одной кровати, подобно тройням в одной колыбели.

У всех трех поверх летних пальто были накинуты дождевики; все трое были одинаково малого роста и имели заостренные брюшка одной формы. У всех них были черные усики, маленькие глазки, большие в клетку кепки и дождевые зонтики в чехлах. Странно, что они сами не путали друг друга.

Со следующим поездом, приходившим в четыре часа пополудни, приехали господин со стеклянным глазом и молодой курчавый человек с согнутыми коленями.

Вечером в девять прибыло еще двое молодых господ в остроконечных французских ботинках с тонкими подошвами. Эти люди представляли последнее слово моды.

Были заняты комнаты под номерами 17,18,19 и 20 на первом этаже.

С Генри Бломфильдом я познакомился за файф-о-клоком.

Этим я был обязан Звонимиру, болтавшему с военным врачом. Я сидел поблизости и читал газету.

Бломфильд вошел в залу в сопровождении своего секретаря. Военный врач приветствовал его и пригласил к нашему столу. В ту минуту, как он собирается представить Звонимира, Бломфильд замечает:

— Мы уже знакомы! — и подает нам обоим руку. Крепко пожатие его маленькой детской руки. Она костлява и холодна.

Военный врач громко интересуется условиями американской жизни. Бломфильд говорит очень мало. На все вопросы отвечает его секретарь.

Его секретарь — пражский еврей и носит фамилию Бонди.

Он очень вежлив и отвечает на глупейшие вопросы военного врача. Они беседуют о запрещении спиртных напитков в Америке. Ну что поделаешь в такой стране?

— Что делают люди в Америке, когда им грустно без алкоголя? — спрашивает Звонимир.

— Развлекаются граммофоном, — отвечает Бонди.

Итак, вот каков Генрих Бломфильд.

Я представлял его себе совсем иным. Я воображал, что лицо, костюмы, манеры Бломфильда — как у нового американца. Я думал, что Генри Бломфильд стыдится своего имени и своей родины. Нет, он их не стыдится. Он рассказывает о своем отце.

Пить вредно только пьяному, говаривал старик Блюменфельд, и Генри Бломфильд, его сын, цитировал изречение своего престарелого отца-еврея.

У него небольшое лицо собачонки с большими очками в желтой роговой оправе. Его серые глаза малы, но не бегают, как обычно маленькие глазки. Смотрят они медленно и солидно.

Генри Бломфильд все рассматривает основательно, его глаза выучивают окружающее наизусть.

Его костюм не американского покроя, и его тощая маленькая фигура одета по-старомодному, изящно. К его лицу подошло бы большое белое жабо.

Генри Бломфильд очень быстро выпивает свое мокко; половины чашки он не допивает. Он проворно отпивает кофе маленькими глотками, подобно жаждущей птице.

Он разламывает маленькое пирожное и оставляет нетронутою другую половину. У него нет терпения заниматься своим питанием, он пренебрежительно относится к своему телу, он занят крупными делами.

Он размышляет об обширных предприятиях, он, Генри Бломфильд, сын старика Блюменфельда.

Много народу проходило мимо и приветствовало Бломфильда. Секретарь Бонди всякий раз срывался с места; он вскакивал, как будто бы кто-то дергал его на резиночке. Бломфильд все продолжал сидеть. Казалось, что секретарю было поручено быть со всеми вежливым за Бломфильда.

Кое-кому Бломфильд протягивал свою маленькую ручку; большинство же он приветствовал только кивком головы. Затем он опустил свой большой палец в жилетный карман, а остальными четырьмя начал барабанить по жилету.

Иногда он зевал, однако незаметно. Я только замечал, как его глаза становились водянистыми, а его очки потели. Он чистит их огромнейшим носовым платком.

Он казался очень рассудительным, этот маленький великий Генри Бломфильд. Только то, что ему непременно захотелось жить в номере 13, было чисто по-американски. Я не верю в искренность его суеверия. Я замечал, что много разумных людей приписывают себе нарочно разные маленькие чудачества.

Звонимир был удивительно молчалив. Таким тихим Звонимир никогда еще не бывал. Я опасался, не обдумывает ли он способ умертвить Бломфильда.

Внезапно входит Алексаша. Он кланяется чрезвычайно низко и не бережет своей новой фетровой шляпы. Он интимно улыбается мне, так что всякий смекнет: тут сидят приятели Александра.

Алексаша несколько раз прохаживается по зале, как будто ища кого-то. На самом же деле ему искать тут некого.

— А все-таки Америка интересная страна, — возгласил глупый военный врач, так как некоторое время прошло в молчании.

Затем он продолжал свою исконную жалобу: — Здесь, в этом городе, просто омужичиваешься. Череп забивается, мозги сохнут.

— Но не сохнет глотка, — замечаю я.

Бломфильд бросил на меня признательный взгляд. Ни одна черта его лица не выдала его улыбки. Только его глаза старались взглянуть снизу из-под края очков и получили от этого насмешливое выражение.

— Ведь вы оба не здешние? — спросил Бломфильд, посмотрев на нас, на Звонимира и меня.

Это был первый вопрос, заданный Бломфильдом с тех пор, как он прибыл.

— Мы — возвращенцы, — отвечаю я, — и проживаем тут только ради удовольствия. Мы собираемся поехать дальше, мой друг Звонимир и я.

— Вы уже давно в пути? — спросил вежливый Бонди. Это был великолепный секретарь: Бломфильду стоило только сказать слово — и тотчас же Бонди облекал мысли Бломфильда в форму речи.

— Шесть месяцев мы в пути, — говорю я. — И бог весть, как долго это будет еще продолжаться.

— Вам тяжело пришлось в плену?

— На войне было хуже, — отвечает Звонимир.

В тот день нам приходится говорить немного.

Трое пассажиров из Германии входят в залу. Бломфильд и Бонди откланиваются и садятся за один стол с этой тройней.

XX

Специальностью тройни были мелкие безделушки; об этом я узнал на следующий день от номерного. Они не были братьями. Их так объединила общность их интересов.

Много народа понаехало из Берлина, последнего местопребывания Бломфильда. Они ехали вслед за ним.