Онлайн книга «Брачный сезон»
|
– Старался возбудить в ней ревность? – Вот именно. По-моему, неглупая мысль. – Очень даже неглупая. – И я подумал: если я начну увиваться за Гертрудой, возможно, Таратора еще передумает. И стал увиваться. – Понимаю. Рискованное, однако, дело, а? – Рискованное? – Что, если ты перестараешься и окажешься чересчур обаятельным? Ведь ты разобьешь ей сердце. – Кому? Тараторке? – Да нет, своей кузине Гертруде. – О, с ней все в порядке, она влюблена в Тараторкиного брата. Сердцу Гертруды опасность не угрожает. Может, выпьем за успех моего предприятия, как ты считаешь, Гасси? – Блестящая мысль, Эсмонд. Я был, как вы легко поймете, страшно доволен. Грозная тень Эсмонда Хаддока больше не висела над жизнью Китекэта. Китекэту незачем беспокоиться из-за прогулок среди роз. Можно безо всяких опасений хоть на целый день выпустить Эсмонда Хаддока в розарий, где пребывает Гертруда Винкворт, и не опасаться никаких последствий. Я поднял стакан и осушил его за счастье Китекэта. Не берусь утверждать, что на глаза мои навернулись слезы умиления, но вполне возможно, что и навернулись. Жалко было, конечно, что, не знакомый по условиям игры с Тараторкой, я не мог тут же на месте осчастливить Эсмонда Хаддока и вернуть в его жизнь померкший солнечный свет. Для этого мне достаточно было бы пересказать ему то, что я слышал от самой Коры Тараторы, а именно; что она его по-прежнему любит. Но пришлось ограничиться советом, чтобы он не терял надежды, а он сказал, что вовсе и не теряет, ни за какие графины. – И я скажу тебе, Гасси, почему я не теряю надежду. Пару дней назад случилось одно многозначительное событие. Она обратилась ко мне с просьбой спеть песню на этом ее дурацком концерте, который она устраивает в деревне. Вообще-то, понятно, я такими делами не занимаюсь, но тут особые обстоятельства. Я ни разу в жизни не пел на деревенских концертах. А ты? – Я – да. Много раз. – Кошмарное, должно быть, испытание? – Да нет, мне понравилось. Публике, может, и не очень сладко приходилось, но я получал удовольствие. Значит, ты волнуешься перед выступлением, Эсмонд? – Честно сказать, Гасси, бывают минуты, когда от одной мысли об этом меня прошибает холодный пот. Но я напоминаю себе, что я – здешний молодой сквайр и пользуюсь любовью местных жителей, и поэтому все должно сойти благополучно. – Правильный подход. – Но тебе, наверно, интересно, почему ее просьбу, чтобы я выступил на этом ее концерте, будь он неладен, я назвал многозначительным событием? Сейчас объясню. Я вижу здесь недвусмысленное свидетельство того, что старая любовь не умерла. Нет, ведь правда, иначе с чего бы Тараторка стала просить меня выступить? Я, Гасси, возлагаю большие надежды на эту песню. Таратора – эмоциональное, отзывчивое существо, и когда она услышит, как оглушительно меня приветствует восхищенная публика, на нее это подействует. Она смягчится. Растает. Я даже не удивлюсь, если она прямо так и скажет: «О, Эсмонд!» – и бросится мне на шею. Конечно, при условии, что меня не освищут. – Тебя не освищут. – Ты так думаешь? – Никогда в жизни. Пройдешь на ура. – Как ты меня утешил, Гасси! – Стараюсь, Эсмонд. А что ты будешь петь? «Свадебную песнь пахаря»? – Нет. Мне специально сочинили песню, слова тети Шарлотты, музыка тети Мертл. Я поморщился. Не понравилось мне это. За время нашего с тетей Шарлоттой знакомства я что-то не заметил в ней признаков божественного огня. Конечно, не хотелось выносить приговор, не послушав, но я готов был на любое пари, что произведение, вышедшее из-под ее пера, будет, безусловно, не ахти. – Слушай, – вдруг говорит Эсмонд Хаддок. – Давай сейчас пройдемся вместе по моей песне, а? – С большим удовольствием. – Только сначала еще по глотку? – Да, сначала еще по глотку. Благодарю. Эсмонд Хаддок осушил стакан. – Запев не будем трогать, там всякая чепуховина, «солнышко искрится, и щебечут птицы», все в таком духе. – Согласен. – Главное в этой песне – припев. Поется так. Он набычился, как чучело лягушки, и заголосил: – Алло, алло, алло! Я поднял руку. – Минуточку. Что это должно означать? Телефонный разговор? – Да нет же. Это охотничья песня. – Ах, охотничья? Тогда понятно. А то я подумал, может, что-то наподобие шансонетки «Позвоню я моей милашке». Все ясно. Он начал сначала: Алло, алло, алло! В лесу уже светло. Поскачем на охоту мы, пам-пам, Время подошло, Гасси. Я опять поднял руку. – Это мне не нравится. – Что именно? – Да вот «пам-пам» это. – Просто такой аккомпанемент. – И еще мне не нравится «Гасси». Получается ритмический перекос. – А я разве спел: «Гасси»? – Да. Ты спел: «Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло, Гасси». – Оговорился. – В тексте этого нет? – В тексте, конечно, нет. – Я бы посоветовал на концерте этого не вставлять. – Не буду. Поем дальше? – Давай. – На чем я остановился? – Лучше начни сначала. – Правильно. Еще глоток портвейна? – Разве только самую малость. – Так. Начинаем опять с самого начала, опускаем запев про солнышко и птичек и так далее, и вот: «Алло, алло, алло! В лесу уже светло. Поскачем на охоту мы, пам-пам, время подошло. Настал наш день, солнце и тень, алло, алло, алло!» Кажется, мои дурные предчувствия насчет Шарлотты оправдывались. Это никуда не годилось. Будь ты хоть тысячу раз молодой сквайр, но кто вздумает выступить на деревенском концерте с такой ахинеей, тот неизбежно будет освистан. – Все не так, – сказал я. – Все не так? – Ну подумай сам. Ты поешь: «Поскачем на охоту мы», публика воодушевляется и готова слушать, что дальше, а ты опять за свое «алло, алло, алло». Возникает чувство разочарования. – Ты так считаешь, Гасси? – Я в этом убежден, Эсмонд. – Тогда что же ты посоветуешь? Я немного поразмыслил. – Попробуй, например, так: «Алло, алло, алло! Уже совсем светло. Настигнем лису в полях и в лесу. Подтягивай крепче седло. Изведем всю породу звериному роду назло, назло, назло!» |