Онлайн книга «Легенда об Уленшпигеле»
|
И сыщики, мясники, девицы – все, издеваясь над Уленшпигелем, показывали ему язык. А Ламме побагровел от злости, как петушиный гребень, пот с него катился градом, но он молчал. – Выставь нам вина и закуски, – сказали мясники и сыщики. – Ну-с, моя ненаглядная, – снова позвякивая монетами, обратился Уленшпигель к старухе Стевен, – раз такое дело, давай нам вина и закуски, а вино мы будем пить в звонких бокалах. Тут девицы снова прыснули, а старуха Стевен опять показала клыки. Со всем тем она сходила в кухню и на погреб и принесла ветчины, колбасы вареной, яичницы с колбасой и звонкие бокальчики, названные так потому, что они стояли на ножках и при малейшем толчке звенели, как колокольчики. И тогда Уленшпигель сказал: – Кто хочет есть – ешьте, кто хочет пить – пейте! Сыщики, девицы, мясники, Жиллина и старуха Стевен от радости затопали ногами и забили в ладоши. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников – вокруг большого почетного стола, а сыщики с девицами – вокруг двух небольших столиков. И принялись пить и есть, громко чавкая, а тем двум сыщикам, что оставались снаружи, их товарищи предложили тоже принять участие в пирушке. И из котомок у этих двух сыщиков торчали веревки и цепи. А старуха Стевен высунула язык и, хихикнув, сказала: – Отсюда никто не уйдет, не расплатившись! И тут она заперла все двери, а ключи положила в карман. Жиллина подняла бокал и сказала: – Птичка – в клетке. Выпьем по этому случаю! А две девушки, Гена и Марго, спросили ее: – Ты опять кого-то предашь на смерть, злая женщина? – Не знаю, – отвечала Жиллина. – Выпьем! Но три девушки не захотели пить с нею. Тогда Жиллина взяла виолу и запела: Под звон моей виолы Я день и ночь пою; Мой норов развеселый: Любовь я продаю. Астарта захотела Свой пыл в меня вдохнуть — В божественное тело, В трепещущую грудь. Полна мошна тугая? Пусть ливень золотых Прольется вмиг, сверкая, У белых ног моих. Мне мать – нагая Ева, Отец мне – сатана. Твои мечтанья дева В явь обратить вольна. Я буду робкой, властной, Холодною, шальной, Стыдливой, сладострастной — Что хочешь, дорогой! Все продается ныне: Терзанья, благодать, Душа и взор мой синий... Могу и смерть продать! Под звон моей виолы Я день и ночь пою, Мой норов развеселый: Любовь я продаю. И пока Жиллина пела, она была так хороша, так мила, так обворожительна, что все мужчины – сыщики, мясники, Ламме и Уленшпигель – были растроганы и, околдованные ее чарами, молча улыбались. Но вдруг Жиллина расхохоталась и, взглянув на Уленшпигеля, сказала: – Вот как заманивают птичек в клетку! И чары ее мгновенно рассеялись. Уленшпигель, Ламме и мясники переглянулись. – Ну как, заплатите вы мне? – обратилась к Уленшпигелю старуха Стевен. – Заплатите вы мне, мессир Уленшпигель, молодец по части добывания жира из проповедников? Ламме хотел было ей ответить, но Уленшпигель сделал ему знак молчать и сказал старухе Стевен: – Мы вперед не платим. – Я свое получу из твоего наследства, – ввернула старуха Стевен. – Гиены питаются трупами, – отрезал Уленшпигель. – Да, да, – вмешался один из сыщиков, – эти двое ограбили проповедников – больше трехсот флоринов! Жиллине есть чем поживиться. А Жиллина опять запела: Купи лобзаний счастье, Улыбок благодать, Смех, слезы, сладострастье... Могу и смерть продать! И, смеясь, воскликнула: – Выпьем! – Выпьем! – крикнули сыщики. – Выпьем! – подхватила старуха Стевен. – Слава тебе, Господи: двери заперты, на окнах крепкие решетки, птички в клетке – выпьем! – Выпьем! – сказал Уленшпигель. – Выпьем! – сказал Ламме. – Выпьем! – сказали семеро. – Выпьем! – сказали сыщики. – Выпьем! – наигрывая на виоле, сказала Жиллина. – Выпьем за то, что я красивая! В сети моей песенки я могла бы самого архангела Гавриила залучить. – Стало быть, выпьем, – подхватил Уленшпигель, – и, чтобы увенчать наше пиршество, выпьем самого лучшего вина. Пусть в каждую частицу наших жаждущих тел проникнет капля жидкого огня! – Выпьем! – сказала Жиллина. – Еще двадцать таких пескарей, как ты, и щуки перестанут петь. Старуха Стевен принесла еще вина. Сыщики и девицы жрали и лакали. Семеро, сидя за одним столом с Уленшпигелем и Ламме, бросали девицам ветчину, колбасу, куски яичницы, бутылки, а те ловили все это на лету, подобно тому как заглатывают карпы пролетающих низко над прудом мошек. А старуха Стевен хохотала, обнажая клыки, и все показывала на фунтовые пачки свечей по пяти в каждой, висевшие над стойкой. То были свечи для девиц. Затем она обратилась к Уленшпигелю: – На костер идут со свечкой сальной в руке. Хочешь, я тебе загодя подарю одну? – Выпьем! – сказал Уленшпигель. – Выпьем! – сказали семеро. А Жиллина сказала: – Глаза у Уленшпигеля мерцают, как у умирающего лебедя. – А если их бросить свиньям? – ввернула старуха Стевен. – Ну что ж, они полакомятся фонарями. Выпьем! – сказал Уленшпигель. – Когда тебе на эшафоте просверлят язык каленым железом, как ты будешь себя чувствовать? – спросила старуха Стевен. – Удобнее будет свистеть, только и всего, – отвечал Уленшпигель. – Выпьем! – Когда тебя повесят, а твоя сударка придет на тебя полюбоваться, ты будешь не таким речистым. – Пожалуй, – сказал Уленшпигель. – Но зато я стану тогда тяжелее и упаду прямо на твою очаровательную харю. Выпьем! – А что ты скажешь, когда тебя высекут и выжгут клейма на лбу и плечах? – Скажу, что это ошибка, – отвечал Уленшпигель, – вместо того чтобы изжарить свинью Стевен, ошпарили хряка Уленшпигеля. – Ну, раз все это тебе не по вкусу, – сказала старуха Стевен, – то тебя отправят на королевские корабли, привяжут к четырем галерам и четвертуют. – В сем случае акулы съедят мои четыре конечности, а что им не понравится, то доешь после них ты. Выпьем! – сказал Уленшпигель. |