Книга Последний взгляд, страница 13 – Джеймс Олдридж

— Какую еще записку?

— Что мы вернемся сюда.

— О, господи, Бо, он уж как-нибудь сам это сообразит, — сказал Хемингуэй. Он завел «фиат», и мы выехали на главную дорогу.

Арне оказался просто придорожной деревушкой, где у каменной стенки с железным навесом от дождя сидел на кухонной табуретке старичок. Никто ничего не знал о Скотте, один только старичок сказал, что в соседней деревне Шарне есть новый гараж. Деревня Шарне была чуть побольше Арне, в ней имелась даже бензоколонка «Антар». Старушка в маленьком кафе за бензоколонкой сказала, что ее сын поехал с американцем на велосипеде в Майеннский лес.

— В какую сторону они поехали? — спросил Хемингуэй.

— Туда, к реке и через церковные поля.

— А почему на велосипеде? — спросил Хемингуэй. — Разве у вашего сына нет машины?

— Так внук же уехал на ней утром в Фужер, — возмущенно ответила старуха. — Откуда ж ей тут быть, этой машине, мосье.

Хемингуэй попросил ее сказать американцу, когда он вернется, чтобы он ждал их тут, в кафе. Потом развернул машину и помчался, как в санитарной карете, к Майеннскому лесу.

— Мы опять упустили этого подонка, — сказал он, когда мы подъехали к лесу.

— Вы сами виноваты, Эрнест, — сказала Бо. — Надо было оставить ему записку.

— Ну, так мы, черт его дери, не оставили, — сказал Хемингуэй, — значит, нам придется околачиваться тут, пока он не объявится.

Минут пять мы просидели в машине, пережидая дождь. Хемингуэй был так зол и нетерпелив, что не захотел больше ждать и включил мотор.

— Я еду обратно в деревню, — сказал он. — Может, он уже там.

Бо опять его остановила. На этот раз она настояла на том, чтобы оставить Скотти записку. Она написала ее на листке из записной книжечки в золотом переплете и приколола к дереву булавкой для шарфа, которую выудила из сумочки. «Дорогой Скотт, — было написано в записке. — Мы непременно вернемся. Ждите нас под этим деревом. Привет. Бо».

На этот раз бензоколонщик в Шарне оказался на месте, он сказал, что американец и механик из гаража уехали не на велосипеде, а на мотоцикле. Они приезжали и, не застав нас, уехали опять, только на этот раз Скотт решил, что мы отправились в соседний городок без него

— Il etait furieux. [3]

— Ох, пьяный, безмозглый негодяй, — сказал Хемингуэй. — Ручаюсь, что он нализался в каком-нибудь баре и ждет, пока мы его разыщем.

Мы поехали в Фужер, надеясь, что Скотт где-то тащится по дороге и что мы его нагоним. Но поначалу дорога была пуста. Немного погодя мы увидели вдали мотоцикл с коляской, и Хемингуэй прибавил газу.

— Вон мой плащ, — крикнул он.

— Ничего подобного, — зашептала мне Бо. — Его плащ я бы узнала с первого взгляда. — Она взяла меня под руку, словно нам следовало сейчас крепко объединиться

На мотоцикле ехал местный паренек в брезентовом дождевике, а плащом оказался связанный теленок в коляске. Хемингуэй, обгоняя их, крикнул пареньку что-то по-итальянски, потом мы без остановки домчались до Фужера. Хемингуэй знал, какая гостиница значилась в составленном Скоттом маршруте, и мы с Бо ждали в «фиате», пока он ходил узнавать, не приехал ли Скотт.

— Почему Эрнест так сердится? — спросила Бо. — Он просто взбешен.

— Скотт тоже будет взбешен, — заметил я.

— Но почему? Что с ними происходит?

— Ну… они хотят что-то выяснить для себя, — сказал я, — Поэтому они так круто обходятся друг с другом.

— А что им нужно выяснить? — спросила Бо

Мне не очень хотелось объяснять Бо цель этой поездки — я боялся запутаться, но в то же время стремился произвести на нее впечатление, поэтому я как можно небрежнее сказал, что для них это не просто случайная поездка в. Фужер.

— Тут нечто гораздо более важное, — сказал я.

— Почему? — спросила Бо.

Я пересказал ей то, что говорил мне Скотт: он и Хемингуэй подвергают их дружбу своего рода испытанию, потому что хотят узнать друг о друге, настоящий ли это Хемингуэй и настоящий ли Фицджеральд, либо оба притворяются и выдают подделки за свою истинную сущность.

— Какой ужас, — сказала Бо. — Неужели это правда?

— Конечно, — авторитетно сказал я. — Вот почему между ними все время идет внутренняя война.

Парусиновый верх «фиата» промок почти насквозь, но я так блаженствовал, что мог бы хоть полночи просидеть в этой отсыревшей итальянской коробочке. Я был страшно доволен собой, потому что, как мне думалось, я наконец-то произвел на нее впечатление. Но потом я сообразил, что, пожалуй, впечатление оказалось слишком сильным, поскольку Бо не намерена была поступать так, как поступал я. Она вовсе не желала держаться в стороне, как я, и изображать нечто вроде греческого хора. Первым ее побуждением было немедленно вмешаться.

— Надо что-то делать, — сказала она.

— Что, например? — нервно спросил я.

— Не знаю. Но надо как-то им помочь, Кит. Это наш долг.

Я сказал, что вмешиваться было бы ошибкой.

— Я бы крепко подумал перед тем, как действовать.

— Почему? Разве вы не хотите им помочь?

Не успел я сказать, что наши старания помочь могут только ухудшить дело, как из «Hotel de France» вышел Хемингуэй, набычившийся, как боксер, выходящий на ринг. Он сказал, что Скотта там нет.

— Они даже его не видели.

— Значит, надо ехать обратно, к лесу, — сказала Бо.

— Господи, это еще зачем?

— Потому что он, наверно, ждет нас под тем деревом.

— Ну нет, я не намерен раскатывать туда и обратно, — сказал Хемингуэй.

— Почему?

— Потому прежде всего, что поездка в Фужер — это была его затея, так что пусть добирается сюда как знает.

— Но он будет ждать, Эрнест. Я же оставила записку, чтобы он нас ждал.

— А я тебе говорил, что никаких записок не надо. Если он там ждет, значит, он спятил.

— Но он ждет. Я знаю.

— Ладно. Поезжайте сами, и пусть мальчуган ведет машину. Для того его Скотти и взял.

— Нет. Поведете вы, Эрнест. Вы должны поехать с нами, — прожурчал мимо меня голосок Бо, и, не глядя на Хемингуэя, я понял, что он поедет. Он сел в машину, завел «фиат», сказал «дерьмо собачье» и повез нас к Майеннскому лесу так, будто гнал санитарную машину сквозь пули и взрывы.

Дождь не прекращался, и начинало темнеть.

— Нет его здесь, — сказал Хемингуэй. — Я же вам говорил. — Всю дорогу Хемингуэй был угрюм и молчалив, теперь он стал угрюмым и раздраженным. — Хорошую же кутерьму ты затеяла, Бо, — сказал он.