Онлайн книга «Бувар и Пекюше»
|
Три четверти домов надо снести, посреди посёлка разбить обширную площадь, на пути к Фалезу открыть богадельню, на дороге в Кан построить бойни, а в Паделяваке — пёструю церковь в романском стиле. Пекюше тушью начертил план, не преминув отметить леса жёлтым, строения — красным, луга — зелёным: образы идеального Шавиньоля преследовали его даже во сне; он без конца вертелся в постели. Как-то ночью от этого проснулся Бувар: — Тебе нехорошо? Пекюше пролепетал: — Осман не даёт мне покоя. К этому времени он получил письмо от Дюмушеля — тот спрашивал, во что обходятся морские купанья на нормандском побережье. — Пошёл он к черту со своими купаньями! Есть у нас время заниматься перепиской! Они обзавелись землемерною цепью, угломером, нивелиром и бусолью, и тут началась иного рода работа. Они совершали набеги на усадьбы; нередко жители с удивлением наблюдали, как они расставляют вехи. Бувар и Пекюше спокойно разъясняли, в чём состоят их планы и что из этого получится. Население стало беспокоиться, — ведь может случиться, что начальство окажется на их стороне. Иногда их грубо прогоняли. Виктор взбирался на стены, лазил по чердакам в качестве сигнальщика, старался угодить и даже проявлял некоторый пыл. Викториною они тоже были довольны. Гладя бельё и водя утюгом по доске, она что-то напевала нежным голоском, охотно занималась хозяйством, сшила Бувару ермолку, а своими вышивками заслужила похвалу Ромиша. Это был один из тех портных, что ходят по фермам чинить одежду. Он прожил у них две недели. Он был горбун, глаза у него были красные, но свои телесные недостатки он возмещал весёлым нравом. Когда хозяева отлучались из дому, он развлекал Марселя и Викторину разными побасенками, высовывал язык до самого подбородка, подражал кукушке, чревовещал, а вечером, чтобы не тратиться на постоялый двор, отправлялся спать в пекарню. И вот как-то ранним утром Бувар, озябнув, зашёл туда за щепками, чтобы развести огонь. То, что он увидел, ошеломило его. За старым ларем, на соломенном тюфяке, спали вместе Ромиш и Викторина. Он обхватил рукою её стан, а другою, длинной, как у обезьяны, держал её за колено; глаза его были полузакрыты, с лица ещё не сошла сладострастная судорога. Она улыбалась, раскинувшись на спине. Кофта у неё распахнулась и обнажила детские груди, испещрённые красными пятнами — следы ласк горбуна; белокурые волосы разметались; занявшаяся заря бросала на обоих белесый свет. В первый миг Бувар почувствовал как бы толчок в грудь. Потом от смущения застыл на месте; его одолевали грустные мысли. — Такая молоденькая! Погибла! Погибла! Вернувшись в дом, он разбудил Пекюше и сразу всё ему выпалил. — Подумай только! Вот негодяй! — Теперь уж ничего не поделаешь! Успокойся! Оба долго вздыхали, сидя один возле другого: Бувар без сюртука, скрестив на груди руки, Пекюше — свесив ноги с постели, в ночном колпаке. Ромишу в тот день предстояло от них уйти, — он кончил работу. Они расплатились с ним молча и высокомерно. Но провидение не благоволило к ним. Вскоре после того Марсель повёл их в комнату Виктора и показал в ящике комода двадцатифранковую монету. Мальчишка поручил ему её разменять. Откуда она у него? Украл, конечно, во время их инженерных походов. Но, чтобы её вернуть, надо было знать, чья она, а если станут её требовать, то могут принять их за сообщников. В конце концов они позвали Виктора и велели ему открыть ящик; монеты там уже не оказалось. Он делал вид, что не понимает, в чём дело. Но ведь они только что видели её, а Марсель никогда не лжёт. Эта история так его взволновала, что он всё утро протаскал в кармане письмо, адресованное Бувару. «Милостивый государь! Боясь, не заболел ли господин Пекюше, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой…» — Чья же это подпись? «Олимпия Дюмушель, урождённая Шарпо». Они с мужем запрашивали, на каких морских купаниях — в Курселе, Лангрюне или Люке — собирается лучшее общество, наименее шумное, как туда доехать, сколько берут прачки и т.п. Назойливость Дюмушелей страшно разозлила их: потом от усталости оба погрузились в полное уныние. Они стали припоминать все свои старания: сколько уроков, предостережений, забот, мучений! — И подумать только, — говорили они, — ведь мы хотели сделать из неё учительницу, а его ещё недавно мечтали устроить десятником! — Какое разочарование! — Если она столь развратна, так во всяком случае не из-за чтения. — А я-то, надеясь воспитать его честным, заставлял его учить биографию Картуша! — Быть может, они такие оттого, что у них не было семьи, что они не знали материнской ласки? — Я был им матерью! — возразил Бувар. — Увы! — продолжал Пекюше. — Бывают натуры, совершенно лишённые нравственного чувства, и тут воспитание не поможет. — Да, нечего сказать, хорошее дело — воспитание! Так как сироты не знают никакого ремесла, надо отдать их в услужение, а там, слава богу, можно о них больше не заботиться. С тех пор «дядюшка» и «дружочек» отправляли их обедать на кухню. Но вскоре им стало скучно, ум их нуждался в деятельности, существование — в какой-либо цели. К тому же о чем говорит неудача? То, что не удалось с детьми, может быть, легче осуществить со взрослыми? И они надумали открыть курсы для взрослых. Надо бы устроить собеседование для ознакомления с их идеями. Для этой цели вполне подходит большой зал постоялого двора. Бельжамб в качестве помощника мэра сначала испугался, как бы себя не скомпрометировать, и отказал им в помещении; потом, рассчитав, что тут можно заработать, изменил своё решение и послал служанку сообщить, что согласен. В избытке счастья Бувар расцеловал её в обе щёки. Сам мэр отсутствовал; другой его помощник, Мареско, всецело занят своей конторой и собеседованием заниматься не станет. Итак, оно состоится, и глашатай с барабаном объявил о нём, назначив на следующее воскресенье в три часа пополудни. Лишь накануне они подумали о своих костюмах. У Пекюше, слава богу, сохранился старый парадный фрак с бархатным воротничком, два белых галстука и чёрные перчатки. Бувар облачился в синий сюртук, нанковый жилет, касторовые штиблеты, и они прошли по деревне и прибыли в гостиницу «Золотой крест» крайне взволнованные… 1875‑1880 |