Онлайн книга «Наш человек в Гаване»
— Какая аппетитная, круглая сумма, — сказала Беатриса. — Конец. Принимайтесь за дело. Что вы копаетесь? — Хочу найти подходящую фразу. Я не очень люблю «Шекспира для детей», а вы? — Тысяча семьсот долларов, — мечтательно произнес Уормолд. — Надо было довести ее до двух тысяч: А.О. любит круглые цифры. — Боюсь показаться слишком расточительным, — сказал Уормолд. Тысячи семисот долларов наверняка хватит на то, чтобы Милли могла пробыть год в одной из школ для благородных девиц в Швейцарии. — У вас такой самодовольный вид, — сказала Беатриса. — А вам не приходит в голову, что вы посылаете человека на верную смерть? «Вот-вот, этого-то как раз я и хочу», — подумал Уормолд. — Передайте им в консульстве, — сказал он, — что телеграмма должна пойти вне всякой очереди. — Телеграмма длинная, — сказала Беатриса. — Как вы думаете, такая фраза подойдет: «Он представил королю Полидора и Кадвала и объявил ему, что это два его пропавших сына — Гвидерий и Арвираг». Неправда ли, Шекспир бывает скучноват? Через неделю он пригласил Беатрису поужинать в ресторане возле порта, где подавались только рыбные блюда. Запрошенную сумму утвердили, урезав ее на двести долларов, так что пристрастие А.О. к круглым цифрам все же сказалось. Уормолд представлял себе, как Рауль едет на аэродром: впереди — опасный полет. Но финал еще неизвестен. Как и в подлинной жизни, всякое может случиться. Герой начнет своевольничать: его схватят еще до того, как он сядет в самолет, задержит полицейская машина… Он исчезнет в застенках капитана Сегуры. В печати об этом не появится ни строчки. Уормолд предупредит Лондон, что прекращает радиосвязь, так как Рауля могут вынудить их выдать. Отправив последнее сообщение, они разберут передатчик и спрячут части; целлулоид будет наготове, чтобы предать все огню… А может быть, Рауль вылетит благополучно и они так никогда и не узнают, что же стряслось с ним над горами Орьенте. Во всей этой истории ясно было одно: Рауль не прилетит на Ямайку и не доставит никаких снимков. — О чем вы задумались? — спросила Беатриса. Он еще не притронулся к фаршированному омару. — Я думал о Рауле. С просторов Атлантики задул свежий ветер. Замок Морро по ту сторону бухты высился как океанское судно, прибитое к берегу штормом. — Вы за него беспокоитесь? — Конечно, беспокоюсь. Если Рауль вылетит в полночь, он сядет в Сантьяго для заправки как раз перед рассветом; там у него свои ребята: ведь в провинции Орьенте каждый — мятежник в душе. Потом, как только рассветет и можно будет снимать — но еще до появления в воздухе патрульных самолетов, — он полетит в разведку над горами и лесами. — А у него сейчас нет запоя? — Обещал, что пить не будет. Впрочем, кто его знает. — Бедняга Рауль. — Бедняга Рауль. — Жизнь его не баловала. Вам следовало познакомить его с Тересой. Он кинул на нее испытующий взгляд, но, судя по всему, она была занята омаром. — Хороша конспирация! — А ну ее к черту, вашу конспирацию! После ужина они пошли домой по Авенида де Масео, держась подальше от моря. В эту дождливую, ветреную ночь здесь было мало прохожих и еще меньше автомобилей. Валы набегали и разбивались о дамбу. Брызги перелетали через широкую дорогу, где днем в четыре ряда шли машины, и падали дождем у подножия изрытых солью и ветром колонн. Тучи неслись с востока; Уормолд подумал, что и его, как эти камни Гаваны, разъедает ветер времени. Пятнадцать лет — немалый срок. — Может быть, один из огоньков вон там, наверху, — это он, — произнес Уормолд. — Как ему, должно быть, одиноко. — Ну, это литература, — сказала она. Он остановился как вкопанный под одной из колонн и бросил на нее тревожный взгляд. — Что вы сказали? — Да ничего. Иногда мне кажется, что вы смотрите на ваших агентов как на марионеток или героев романа. Но ведь там наверху живой человек, верно? — Вы плохо обо мне думаете. — Простите. Я не хотела вас обидеть. Расскажите о ком-нибудь, кто вам по-настоящему дорог. О вашей жене. Расскажите о ней. — Она была красивая. — Вы по ней скучаете? — Конечно. Когда ее вспоминаю. — А я не скучаю по Питеру. — Кто это? — Мой муж. Человек из ЮНЕСКО. — Значит, вам повезло. Вы свободны. — Он взглянул на часы, на небо. — Сейчас он должен быть над Матансасом. Если все благополучно. — Это вы ему дали маршрут? — Что вы, он сам выбирает свой путь. — А свою смерть? Его снова что-то испугало в ее тоне — какая-то враждебность. Неужели она его подозревает? Он ускорил шаг. Они миновали бар «Кармен» и «Ча-ча-клуб» с крикливыми вывесками, намалеванными на ветхих ставнях старинного фасада. Из полумрака выглядывали красивые лица — карие глаза и темные волосы испанок, желтая кожа метисок; они стояли, лениво прислонясь к решетке, тщетно поджидая, не появится ли на залитой солеными брызгами улице хоть одна живая душа. Жить в Гаване — это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту. Но Уормолд не хотел никакой красоты. Он дошел до фонаря, остановился и прямо посмотрел в ее правдивые, ясные глаза. Он хотел правды. — Куда мы идем? — спросил он. — Разве вы не знаете? Разве все не решено заранее, так же как полет Рауля? — Я просто гуляю. — А вам не хочется посидеть у рации? Руди дежурит. — Ничего нового не будет до самого рассвета. — А что, ночное сообщение о гибели самолета над Сантьяго у вас не предусмотрено? Губы его пересохли от соли и тревоги. Она обо всем догадалась. Значит, она донесет Готорну. Что сделают тогда «они»? У них не было законных способов расправиться с ним, но они могли помешать ему вернуться в Англию. Он подумал: теперь она улетит следующим самолетом, все войдет в прежнюю колею, и так будет даже лучше; ведь жизнь его принадлежит Милли. — Не понимаю, что вы хотите сказать, — пробормотал он. Большая волна разбилась о дамбу и выросла над набережной, как рождественская елка, покрытая пластмассовым инеем. Потом она исчезла, и другая елка выросла возле «Насьоналя». — Вы сегодня весь вечер какая-то странная, — сказал он. Незачем тянуть: если игра все равно подходит к концу, лучше положить карты на стол. — На что вы намекаете? — Значит, не будет аварии на аэродроме… или в пути? — Как я могу это знать? — А у вас весь вечер такой тон, будто вам все известно заранее. Вы говорите о нем не так, как говорят о живом человеке. Вы сочиняли ему эпитафию, как плохой писатель, выдумывающий эффектную развязку. |