Онлайн книга «Псевдо»
|
— Тогда как сделать себе легенду? — Хватит, Павлович, перепевать легенду о Христе в тысяча девятьсот семьдесят пятом году — всему есть предел. Никто вас распинать не собирается. Вы и в одиночку прекрасно справляетесь с этим делом. — Это две совершенно разные вещи. — Так вы решительно отказываетесь от премии? — Отказываюсь. — А ведь это большие деньги. — Мне плевать на устои общества, а также на окружающую среду. Адвокат смотрел мне прямо с глазу на глаз. В данный момент у меня их два: один, чтобы щуриться, другой, чтобы видеть. Как только зрение ухудшается, у меня сразу пятьдесят пар глаз, и во всех одна обыденность и повседневность, так, что просто ужас. — Тогда все ясно. Я вас понял. Ясно? Понял? Меня? — Переигрываете, Павлович. Вы все очень грамотно сделали. На единственном снимке лица нет, одни глаза, — так загадочней. Биографии нет. По слухам, которые вы не опровергли, вы ливанский террорист, в свободное время — подпольный акушер, по совместительству — сутенер, вас разыскивает французская полиция, и вы назначаете встречи в Копенгагене. Все отлично. Таинственность — лучшая легенда для писателя. Перед отъездом из Парижа я позвонил Тонтон-Макуту. Рассказал ему про интервью в «Пуэн». — Тебя спрашивали о том, помогал ли я тебе писать? — Нет, а что? — Ну как же, ты все-таки мой двоюродный племянник или вроде того. — Да они знают. — И не спросили, помогал ли я тебе хоть немножко? — Нет. Никогда я не слыхал такой выразительной тишины по телефону. А потом он признался — и сделал это так красиво, что стоит записать для потомства как один из его шедевров. — Поразительно все же, как мало меня ценят во Франции, — сказал он. — Подозревают Кено, Арагона, кого угодно, только не меня, а ведь ты мне так близок. — Анри Мишо тоже не подозревают, а ведь он мне ближе тебя, да и талантливее всех. — Согласен, — сказал он весело, — но все же… — Хочешь, позвоню, попрошу добавить тебя к остальным? — Нет, спасибо. Мне наплевать. Если никто не в состоянии понять, какие сейчас во Франции крупные писатели, тем хуже для Франции. Я это просто так, к слову… Я ликовал. Еще одно немодное слово. — Да не бери в голову. Ты же выше этого. — Вот именно. Кстати, ты не забыл оставить за собой права на экранизацию? — Да, папочка, сделал как ты советовал. — Я просил тебя не называть меня папочкой. Этот поганый фрейдистский жаргон просто осточертел… — Как-никак я вроде твой духовный сын? Следы влияния… — Пошел ты. Я был доволен. Я хорошо на него действовал, он молодел прямо по телефону, в нем снова, как раньше, были жизненные силы. — Одним словом, права остались за мной. Настоящие деньги — это кино. — Ты зацикливаешься на деньгах. — Я? — Ты. Когда мысленно человек все время борется с деньгами, значит, на самом деле он только о них и думает. — Знаю, знаю, диалектика. Но я не продался. — Как это? — Все пойдет на пользу. — Кому? — Комитету помощи и поддержки шлюх. Проституток, иначе говоря. Я спрошу у Уллы, нашей общей матери, у Джеки, у Сони, у некоторых других. Я даже решил создать Фонд защиты, поощрения и процветания шлюх Франции, там будут адвокаты и консультанты, и каждому будут платить по десять процентов моего гонорара. Чтоб все было солидно. Наши святые матери и сестры шлюхи — сегодня наименее как бы вроде офальшивленная часть жизни. Шлюха — одна из самых настоящих вещей в мире. Вот почему все фальшивки — против шлюх. Прикройте эту грудь, что видеть мне невмочь. Их преследуют, потому что они говорят правду — чем могут, тем местом, где она скрывается, там, где она еще осталась чистой и незапятнанной. Шлюхи настолько выставляют себя, что даже не имеют права выставляться на выборах. Потому-то их и нет в парламенте, понимаешь? — Мне казалось, что все, что тебе надо, Алекс, — это чтоб тебя не замечали… Никого не замечают. — … что ты не хотел выглядеть скрытым болтуном и идеалистом, как ты говоришь, ветрогоном. Если ты раздашь свои деньги по шлюхам, все поймут, что ты еще один безнадежный идеалист, ветрогон. — Кстати, забыл тебе сказать, что в статье в «Пуэн», которая выйдет в этот понедельник, по шлюхам, твое имя добавили к именам Арагона и Кено. — По чему, по чему? — По слухам! Я повесил трубку. Я все время пытаюсь повеситься, только ничего не выходит. И я начал все по новой. В Кагоре мужик из «Депеш дю Миди» здорово все сделал. Он обнаружил, что у меня была подлинная семья, но не напечатал об этом в газете. Он даже позвонил в Париж, чтобы не печатали детали о моей подлинности. Из Парижа его спросили: — Вы что, не заметили, что имеете дело с психопатом? Словом, легенда крепла, оформлялась. Меня вот-вот должны были оставить в покое из уважения к людям. Я хотел сходить в буфет на почту и поглотать на публике живых крыс, но удав-то был у меня в первой книге. * * * Мы сели в «фольксваген», который Тонтон-Макут отдал мне за несколько лет до того, я взял с собой свой самый бандитский вид, чтобы внушать уважение на дорогах, и мы с Анни и Нини поехали на природу. Нини меня никогда на самом деле не оставляет, потому что у нее еще есть надежда. Она еще думает, что может вдохновить меня на написание ничегошного произведения, потому что самое смешное — это то, что нигилизм питается надеждой. Мы пропутешествовали три дня. Вернулись во вторник, 18 ноября. Первое, что я услышал по радио, была новость о том, что мне дали Гонкуровскую премию за «Жизнь» и что меня повсюду ищут. Я совершенно успокоился. Я всегда очень спокоен, когда теряю голову. Потому что именно голова мешает мне быть спокойным. Я просто позвонил по телефону Тонтон-Макуту. Он, кажется, был в восторге. — Поздравляю, Алекс. Вся эта таинственность в результате принесла хороший доход. Отличная работа. Твоя мать была бы счастлива. — Оставь ты, наконец, мою мать в покое. Ты уже на своей Гонкур заработал… — А вот и нет. То было за предыдущую книгу… — Тебе придется кое-что мне объяснить. Я передал тебе письма с официальным отказом, и ты дал слово вручить их жюри накануне голосования. Ты этого не сделал. Ты нарочно оставил их у себя в кармане. Ты это сделал нарочно, для того чтобы я получил литературную премию, чтобы наставить меня на путь истинный… а истинный — значит, твой… |