Онлайн книга «Жажда жизни. Биографический роман о Винсенте Ван Гоге»
|
– Господа и дамы, не угодно ли вам присесть, – обратился к ним Руссо. – Оркестр исполнит для вас одно из моих произведений. Я посвятил его господину Пиллю. Оно называется «Шансон Раваль». – Сюда, все сюда! – скомандовал Пилль. – Руссо хочет дать нам представление. Жани! Бланш! Жан! Садитесь же. Это будет неповторимо. Четыре дрожащих от страха мальчика подошли к единственному пюпитру и стали настраивать скрипки. Руссо сел за пианино и закрыл глаза. Через секунду он сказал: «Начали», – и ударил по клавишам. Его сочинение представляло собой наивную пастораль. Винсент старался внимательно слушать, но наглые смешки гостей не давали ему сосредоточиться. Когда музыка смолкла, все шумно зааплодировали. Бланш подбежала к пианино, положила руки на плечи Руссо и сказала: – Это было так прекрасно, господин Руссо, так прекрасно! Я растрогана, как никогда в жизни. – Вы мне льстите, мадам. Бланш взвизгнула от смеха. – Гийом, вы слышите? Он считает, что я ему льщу! – Я сыграю вам сейчас еще одно сочинение, – объявил Руссо. – Спойте нам одну из ваших поэм, Анри. Ведь у вас их так много! Руссо улыбнулся улыбкой младенца. – Хорошо, господин Пилль, я спою вам поэму, если угодно. Он отошел к столу, перелистал пачку бумаг и выбрал какой—то листок. Затем он вновь уселся за пианино и взял несколько аккордов. Винсенту музыка понравилась. Несколько строк стихотворения, которые он уловил, тоже показались ему очаровательными. Но общее впечатление было до нелепости смешным. Все сборище стонало и завывало. Гости тянулись к Пиллю и хлопали его по спине. – Ох, и проказа же ты, Гийом, ох, и плут! Кончив петь, Руссо вышел на кухню и принес для гостей несколько грубых, толстых чашек с кофе. Гости выщипывали из печенья зернышки тмина и бросали их друг другу в чашки. Винсент, сидя в углу, молча дымил трубкой. – А теперь, Анри, покажите нам свои новые картины. Собственно ради этого мы и пришли. Нам хочется посмотреть их здесь, в вашей мастерской, пока их не приобрел Лувр. – Да, у меня есть несколько недурных новых полотен, – согласился Руссо. – Сейчас я сниму их со стены. Гости сгрудились вокруг стола, стараясь перещеголять друг друга в комплиментах. – Это божественно, просто божественно! – восклицала Бланш. – Я должна повесить эту картину у себя в будуаре. Я не проживу без нее ни одного дня! Дорогой мэтр, сколько стоит этот бессмертный шедевр? – Двадцать пять франков. – Двадцать пять франков! Вообразите, всего—навсего двадцать пять франков за великое произведение искусства! Вы не посвятите его мне? – Почту за честь. – Я дал слово Франсуазе, что куплю для нее одну картину, – сказал Пилль. И он снял со стены полотно, да котором был изображен некий таинственный зверь, выглядывающий из каких—то сказочных тропических зарослей. Гости все как один бросились к Пиллю. – Что это такое? – Это лев. – Нет, не лев, а тигр! – А я вам говорю, что это моя прачка: я ее сразу узнал. – Это полотно немного больше первого, господин Пилль, – вежливо разъяснил Руссо. – Оно оценено в тридцать франков. – Оно стоит того, Анри, в самом деле стоит. Когда—нибудь мои внуки продадут это прелестное полотно за тридцать тысяч франков! – Я тоже хочу картину, я тоже! – перебивая друг друга, кричали гости. – Мне надо преподнести ее друзьям. Это же нынче гвоздь сезона! – Ну, пора идти, – объявил Пилль. – А то опоздаем на бал. Забирайте свои полотна! Когда их увидят у принцессы Брой, будет настоящий фурор! До свидания, Анри. Мы чудесно провели у вас время. Устройте поскорее еще один такой вечер. – Прощайте, дорогой мэтр! – сказала Бланш, взмахнув своим надушенным платком перед самым носом Руссо. – Я вас никогда не забуду. Вы останетесь в моей памяти навеки. – Не тронь его, Бланш! – крикнул ей один из мужчин. – Бедняга не сможет заснуть всю ночь. Они с шумом стали спускаться по лестнице, громко подшучивая друг над другом и оставив за собой аромат дорогих духов, смешавшийся с тяжелыми запахами коридора. Тео и Винсент тоже собрались уходить. Руссо стоял у стола, уставившись на кучку монет. – Может быть, ты пойдешь домой один, Тео? – тихо сказал Винсент. – Я хочу еще побыть здесь и познакомиться с ним покороче. Тео вышел. Руссо и не заметил, как Винсент затворил дверь и прислонился к стене. Он все еще пересчитывал лежавшие на столе монеты. – Восемьдесят франков, девяносто франков, сто, сто пять. Он поднял голову и увидел Винсента. В глазах его снова появилось выражение детской наивности. Он отодвинул деньги в сторону и глупо улыбнулся. – Снимите маску, Руссо, – проговорил Винсент. – Поймите, я тоже крестьянин и художник. Руссо выбежал из—за стола и горячо стиснул ему руку. – Тео показывал мне ваши полотна из жизни голландских крестьян. Они очень хороши. Они лучше картин Милле. Я смотрел их много—много раз. Я восхищен вами, господин Ван Гог! – А я смотрел ваши картины, Руссо, пока эти... валяли тут дурака... Я тоже восхищен вами. – Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь. Возьмите табаку и набейте себе трубку. Сто пять франков, господин Ван Гог, сто пять франков! Я накуплю теперь в табаку, и еды, и холстов! Они уселись друг против друга и молча курили, погрузившись в раздумье. – Полагаю, для вас не секрет, Руссо, что вас называют сумасшедшим? – О, конечно. Говорят, что в Гааге вас тоже считали сумасшедшим. – Да, это правда. – Пусть думают, что хотят. Когда—нибудь мои полотна будут висеть в Люксембургском музее. – А мои в Лувре! – подхватил Винсент. Они взглянули друг другу в глаза и вдруг громко, от всего сердца расхохотались. – А ведь они правы, Анри, – сказал Винсент. – Мы в есть сумасшедшие! – Так не пойти ли нам выпить по стаканчику? – предложил Руссо. 7 Гоген постучал в дверь квартиры Ван Гогов в среду, незадолго перед обедом. – Твой брат просил меня отвести тебя сегодня в кафе «Батиньоль». Сам он будет допоздна работать в галерее. А, вот интересные полотна! Можно взглянуть? – Разумеется. Одно из них я написал в Брабанте, другие в Гааге. Гоген рассматривал картины долго и пристально. Несколько раз он поднимал руку и открывал рот, словно собираясь заговорить. Но ему, видимо, было трудно выразить свои мысли. – Прости меня за откровенный вопрос, Винсент, – сказал он наконец, – но ты, случайно, не эпилептик? |