Книга День саранчи, страница 85 – Натанаэл Уэст

— Давай, кавалер, — свирепо сказал она, — не то нашлепаю.

Она повернулась к Тоду.

— Не люблю людей, которые не пьют. Это не по-компанейски. Они смотрят на всех свысока, а я не люблю людей, которые смотрят свысока.

— Я не смотрю свысока, — сказал Гомер.

— Нет, смотришь. Я пьяная, а ты трезвый и смотришь на меня свысока. Подумаешь, цаца какая.

Он открыл рот, собираясь возразить, но она влила в него коньяк и зажала рот ладонью, чтобы он не выплюнул. Часть коньяка вышла через ноздри.

Он утерся, по-прежнему не разворачивая салфетки. Фей заказала еще один коньяк. Когда его подали, она снова поднесла стакан к его рту, но на этот раз он сам взял стакан и добровольно проглотил жидкость.

— Вот это я понимаю, — засмеялась Фей. — Молодец, теля.

Чтобы дать Гомеру передышку, Тод пригласил ее на танец. Когда они вышли на площадку, Фей попыталась оправдаться:

— Это высокомерие меня просто бесит.

— Он тебя любит, — сказал Тод.

— Да, знаю, но он такая квашня.

Она начала плакать на его плече, и он обнял ее очень крепко. Он пошел напропалую:

— Живи со мной.

— Нет, солнышко, — сказала она сочувственно.

— Пожалуйста, пожалуйста… один раз.

— Не могу, родной. Я не люблю тебя.

— Ты работала у миссис Дженинг. Притворись, что это — у нее.

Она не рассердилась.

— Это было ошибкой. И потом, там — другое дело. Я всего несколько раз ходила по вызову — чтобы расплатиться за похороны… и там ведь совсем незнакомые. Понимаешь?

— Да. Но прошу тебя, милая. Я больше не буду к тебе приставать. Я сразу уеду на Восток. Будь доброй.

— Не могу.

— Почему?..

— Ну не могу. Не сердись, родной. Я не дразню, я просто не могу так.

— Я тебя люблю.

— Нет, зайчик, не могу.

Они дотанцевали, не произнеся больше ни слова. Он был благодарен ей за то, что она так хорошо себя вела и не пыталась поднять его на смех.

Когда они вернулись к столу, Гомер сидел все в той же позе. В одной руке он держал сложенную салфетку, в другой — пустой стакан из-под коньяка. Его беспомощность невыносимо раздражала.

— Фей, ты права насчет коньяка, — сказал Гомер. — Это прекрасно! Ух!

Он описал стаканом маленький круг.

— Я бы выпил виски, — сказал Тод.

Гомер сделал еще одну мужественную попытку поддержать общее настроение.

— Гарсон, — крикнул он официанту, — еще выпить.

Он тревожно улыбнулся им. Фей расхохоталась, и Гомер приложил все силы, чтобы засмеяться вместе с ней. Но она вдруг оборвала смех, и, обнаружив, что он смеется один, Гомер перевел смех в кашель, а затем спрятал кашель в салфетку.

Она повернулась к Тоду.

— Ну, что ты будешь делать с такой квашней?

Заиграл оркестр, и Тоду не пришлось отвечать.

Все трое повернулись и стали слушать колыбельную, которую исполнял молодой человек в облегающем бальном платье из красного шелка.

Ты плачешь, малышка,

Ты за день устал,

Почему ты горюешь, я знаю.

Кто-то мишку у тебя отобрал,

Засыпай поскорей, баю-баю…

У него был мягкий вибрирующий голос и жесты зрелой женщины, нежные и замирающие на половине, как нечаянная ласка. Его номер вовсе не был пародией: он был слишком умерен и безыскусствен. В нем отсутствовала даже театральность. Этот смуглый молодой человек с тонкими безволосыми руками и мягкими круглыми плечами, который напевал, покачивая воображаемую колыбельку, и впрямь был женщиной.

Когда он кончил, ему долго хлопали. Молодой человек встряхнулся и снова стал артистом. Он запутался ногой в шлейфе, словно не привык к нему, вздернул юбки, чтобы показать парижские подвязки, и зашагал прочь, качая плечами. Это подражание мужчине было беспомощным и непристойным.

Гомер и Тод захлопали ему.

— Не выношу педов, — заметила Фей.

— Как все женщины.

Тод сказал это в шутку, но Фей сердилась.

— Пакость, — сказала она.

Он хотел еще что-то добавить, но Фей уже взялась за Гомера. Желание его изводить, видимо, было у нее непреодолимым. На этот раз она так ущипнула его за руку, что он пискнул.

— Ты знаешь, что такое пед? — грозно спросила она.

— Да, — ответил он неуверенно.

— Ну, что? — рявкнула она. — Говори. Что такое пед?

Гомер съежился, словно розга уже была занесена, и умоляюще

посмотрел на Тода, который, пытаясь спасти его, складывал губами «гомо…».

— Момо, — сказал Гомер.

Фей разразилась хохотом. Но вид у него был такой убитый, что она невольно смягчилась и потрепала его по плечу.

— Это серость, — сказала она.

Он благодарно улыбнулся и сделал официанту знак принести еще по стакану.

Заиграл оркестр, и какой-то человек пригласил Фей танцевать. Не сказав ни слова Гомеру, она пошла за ним.

— Кто это? — спросил Гомер, не сводя с них глаз.

Тод притворился, будто знает человека, и сказал, что часто встречал его около Бердача. Это объяснение успокоило Гомера, но в то же время направило его мысли по новому руслу. Тод почти зрительно ощущал, как в голове его складывается вопрос.

— Вы знаете Эрла Шупа? — Да.

Гомер разразился длинной, сбивчивой речью о черной курице. Он поминал ее снова и снова, как будто только это и отвращало от Эрла и мексиканца. Для человека, неспособного к ненависти, ему удалось создать довольно отталкивающий образ курицы:

— А как она приседает и вертит головой — ничего отвратительнее вы не видели. Петухи выдрали все перья у нее на шее, гребешок превратили в кусок мяса, а ноги у нее все в струпьях и бородавках, и вы бы знали, до чего она мерзко квохчет, когда они бросают ее в курятник.

— Кто бросает, в какой курятник?

— Мексиканец.

— Мигель?

— Да. Он не многим лучше своей курицы.

— Вы были у них в лагере?

— В лагере?

— На горе.

— Нет. Они живут в гараже. Фей спросила: ничего, если один ее друг поживет в гараже — у него нет денег. А про кур и мексиканца я ничего не знал… Столько людей теперь без работы.

— Почему вы их не выгоните?

— У них нет денег, им некуда деться. Жить в гараже не очень удобно.

— Но раз они плохо себя ведут?