Книга Невозможные жизни Греты Уэллс, страница 24 – Эндрю Шон Грир

– Я пойду с тобой, – заявила я.

– В другой раз, пышечка, – сказал он, густо покраснев. – Замужним дамам там не место.

Было ясно, что это ложь. Я засмеялась:

– Я ведь могу делать все, что хочу, не так ли?

Феликс удивился. Еще раньше он вытащил из петлицы розу и теперь теребил ее, роняя лепестки в чашу. Моя реплика заставила его застыть на месте.

– Знаю, в моих устах это прозвучит странно, учитывая то, как я вел себя в последние годы… – сказал он со смехом, но тут же посерьезнел и потер подбородок. Я видела, что он подыскивает нужные слова. Потом он сказал кое-что действительно примечательное: – Я все-таки хочу, чтобы ты думала о репутации нашей семьи. Через два месяца я женюсь на дочери сенатора. А для них это очень важно.

Я поинтересовалась, что он имеет в виду.

– У тех, кто собрался здесь, полно всяких идей, – многозначительно произнес он. – Свободная любовь и все такое. Поверь мне, не надо этому поддаваться. Ради меня, Грета.

Стоит перемениться погоде, и мы становимся совсем другими людьми. Расщепляется один атом, и мы уже не те, что прежде. Стоило ли ожидать, что мой брат окажется таким же, каким я его знала: беззаботным, энергичным, смелым, эгоистичным, глупым, пьющим, курящим, хохочущим во весь рот? Как мало надо, чтобы каждый из нас стал другим человеком. Что пережил этот Феликс? Какой пасмурный день, или снегопад, или сошедший с орбиты атом превратил его в ханжу Бэббита? [20] Помолвлен с дочерью сенатора, разглагольствует о репутации – и это мой брат, в чьем шкафу когда-то висели расшитые блестками платья? Что же, его нельзя изменить? Или, наоборот, это очень легко, как атом легко может повернуться ко мне другим боком?

– Ты сошел с ума, – сказала я и нахально добавила: – Прямо отсюда отправляешься на секс-вечеринку.

Он снова покраснел, на этот раз от злости:

– Я собираюсь на политическое мероприятие очень высокого уровня. Там будет множество высокопоставленных людей.

Я рассмеялась, а он поморщился и, не говоря ни слова, исчез. Лгал ли он только мне или и себе тоже?

Я задержалась на вечеринке гораздо дольше, чем рассчитывала, – главным образом потому, что вновь пришедшие намертво перекрыли выход. Окунувшись наконец во всеобщий пьяный разгул, я сделала несколько глотков версальского пунша, который моя тетя проносила по комнате, – жуткого сладкого пойла из французского шампанского, английского джина, американских лимонов и немецкого медового ликера. Немало пунша уже пролилось на персидский ковер, и я предположила, что горничной не удастся отдохнуть завтра, в день Перемирия. Целый час я беседовала с красивым бородатым учителем в щегольском синем костюме, рассуждавшим о необходимости создать государственную систему здравоохранения. Пианино не смолкало – им завладела девушка, которая пела неизвестные мне песни о любви. Выпивка подействовала: я улыбалась и подмигивала каждому. Потом я посмотрела на часы, стоявшие на каминной полке.

– Рут, – сказала я, проталкиваясь к тете.

В комнате стоял очень знакомый запах, напоминавший о моем времени; я заметила, что бармен и девушка в длинном зеленом платье, расшитом ромашками, по очереди курят маленькую сигарету. Моя тетя удерживала себя в вертикальном положении, опершись на старинные напольные часы. Ее ожерелье качалось в такт маятнику.

– Рут, я ухожу.

– Как, уже?

– К этому актеру.

– Да? Что? – Затем мои слова дошли до ее затуманенного разума, и она нахмурилась. – Знаешь, он будет очень грустить.

– Ничего, я его утешу.

Она наклонилась назад, мигая огромными глазами:

– Солдаты возвращаются домой.

– Да, да…

– Моя дорогая девочка, – сказала она, подняв брови и склонив голову, – Натан возвращается домой.

Он был там, под аркой: измученная тень молодого человека, которого я видела на этом месте всего несколько дней назад. Глаза его не знали сна, а щеки забыли о бритве, но все же Лео, как настоящий актер, с уверенным видом стоял под аркой, сунув руки в карманы и поглядывая по сторонам. Из-за легкой дымки огни у него за спиной были окружены кольцами. Отовсюду доносились шум веселья и ружейные выстрелы, где-то играл марши невидимый оркестр – то ли вживую, то ли в записи, но громче чем нужно. Глядя на Лео, стоящего под аркой, я подумала: наверное, ему одному во всем Нью-Йорке мир несет страдание.

Я вошла в круг света, он тотчас меня увидел; мне показалось, что сейчас он в ожесточении сделает шаг назад, как участник дуэли. Однако из всех безумств он выбрал другое – и улыбнулся:

– Грета, ты пришла…

Я пожала плечами и закуталась в шаль.

– Тетка закатила вечеринку. Весь город сошел с ума.

– Я знаю, – сообщил Лео, подняв бровь. – Мои соседи бьют тарелки о стену, одну за другой.

Я засмеялась:

– Новость чудесная.

– Да, – сказал он, опуская голову, но при этом не сводя с меня глаз. – Ты знала, что так все и будет. – (Я промолчала.) – Но мы притворились, что этого никогда не произойдет.

Улыбка исчезла. Он снова засунул руки в карманы, поднял голову и посмотрел на меня.

– От него были известия в последнее время? – спросил он наконец.

– Одно письмо на этой неделе.

– Значит, с ним все в порядке?

Я с некоторым ужасом осознала, о чем именно спрашивает Лео. Сколь эгоистична любовь, хотя мы и не думаем о ней в этом смысле. Мы считаем себя героями, спасающими от уничтожения знаменитое полотно: бежим в огонь, вырезаем его из рамы, сворачиваем, мчимся сквозь дым. Мы думаем, что делаем великое дело, – как будто спасали картину не для самих себя. И пока мы спасаем ее, нас не волнует то, что пожар продолжается. Вся галерея может рассыпаться в пепел: нам это безразлично, но предмет нашей любви должен быть спасен, несмотря ни на что. Вот насколько мы безумны! Посмотрите на Лео, доброго и сострадательного, посмотрите и простите ему надежду на то, что мой муж погиб.

– Да, он жив, – сурово сказала я. – Он возвращается домой. Возможно, он ранен.

Он кивнул:

– Конечно. Когда они вернутся домой, по-вашему? Солдаты?

– Я не знаю. Правда, не знаю.

– Я узнавал, – дрогнувшим голосом сказал он. Видно было, как он сглатывает слюну. – Говорят, некоторые прибудут только через несколько недель. А другие – кто к Рождеству, кто в январе.

– Может быть. Он наверняка напишет мне, как только узнает.

– Конечно.

Последовала пауза, так что стал слышен свист падающих ракет фейерверка. Когда Лео повернулся ко мне, я увидела, что его щеки влажны от тумана. Глаза смотрели затравленно. Стоять рядом с влюбленным опасно, как и рядом с тигром.