Онлайн книга «Бери и помни»
Все совпадения в романе случайны. События и персонажи являются вымыслом автора Римка Некрасова жила в бараке . А Дуся – в однокомнатной квартире нового трехэтажного дома, построенного для итээров завода без имени, зато за номером, который уже стерся из памяти, равно как и сам завод, закрытый из-за отсутствия производственной необходимости в девяностые годы. Когда-то это был совершенно особый дом, уважительно называемый заводскими аборигенами «итээровской сталинкой». Отсюда, с улицы Ленинградской, взяла начало обреченная на медленное вымирание будущая интеллигенция Нижней Террасы – самого захудалого краснопролетарского района провинциального города Ульска. В «доме образцового порядка», как сообщала прикрученная к дверям первого подъезда табличка, жили итээры завода и их семьи. Дуся к итээрам никакого отношения не имела. Можно сказать, квартиру в знаменитой «сталинке» она занимала по недоразумению. Просто накануне очередной годовщины Победы в Ульск приехал Брежнев и выступил перед рабочими знаменитого на всю страну оборонного предприятия. Дуся как передовик вредного производства была делегирована на встречу с главой государства и стояла в цеху, зажатая со всех сторон лучшими из лучших представителей рабочего племени. – Кто это? – поинтересовался Брежнев, обратив внимание на гренадерский рост женщины. – Щас узнаем! – пообещало руководство завода и, опережая события, под руки вывело на сцену ни о чем не подозревавшую Дусю. – Хороша! – отметил генеральный секретарь и от переизбытка чувств неожиданно обнял работницу. Администрация завода сочла это знаком и решила разбавить отряд итээров представителем иного сословия. Так Дусе выделили квартиру. И по заводу поползли слухи… В чем только ее не подозревали! Даже в порочащих связях с начальником отдела кадров. Между прочим, совершенно напрасно: Дуся была девицей. Биография Римки Некрасовой была незатейлива и банальна: третий ребенок, единственная девочка в семье заводских пролетариев четвертого поколения с момента отмены крепостного права. У Дуси не было ни сестер, ни братьев. Происходила она из ульских мещан. Римкин батя гордился своей фамилией и, бывало, в кругу товарищей заявлял: – Из Некрасовых мы… – Из каких это из Некрасовых? – интересовались собутыльники. – Из тех… – многозначительно отвечал пролетарий и цитировал:Гляжу… забирается медленно в гору Лошадка… а с нею – пацан и возок… Отец Дуси, скромный бухгалтер райфо, на вопрос анкеты «Каким иностранным языком владеете?» отвечал «Не владею», а еще чаще ставил жирный прочерк напротив пунктов, характеризующих гражданскую состоятельность анкетируемого: «не владею», «не имею», «не претендую», «не был», «не являлся», «нет», «нет», «нет». Погиб Степан Игнатьевич Некрасов под колесами поезда, неожиданно налетевшего на него в самое неурочное время: по пути из бани домой. Завидев надвигающийся паровоз, пролетарий Некрасов обиделся и решил встретить врага лицом, чтоб неповадно было. В результате машиниста осудили (срок точно неизвестен), а обезображенное тело работяги Некрасова доставили в морг. Похороны сыграли по-семейному, то есть всем бараком. Последний блин с медом достался участковому, а четверо детей – вдове покойника, плохо соображавшей по причине хронического опьянения. Дусин папа ушел из жизни незаметно. Тихо. Не отходя от рабочего места, повалившись на бок с таблеткой нитроглицерина под языком. Сердобольные сотрудницы вызвали «Скорую» и позвонили дочери сослуживца, предварительно кинув жребий. Сообщить скорбную весть выпало самой молодой сотруднице финансового отдела Зиночке. От перенапряжения она заплакала, пошла красными пятнами и прорыдала в трубку: – Зна-а-аете-е-е… Это я-а-а-а. На ответное недоумение уточнила: – Зи-и-иночка. – Кого надо? – проорала трубка сварливым старушечьим голосом. – А Ваховские здесь живу-у-ут? – рыдая, поинтересовалась сотрудница. – Дуньки нету дома, – отрезала трубка. – А сам-от на работе… Последняя фраза «А сам-от на работе» в сознании Зиночки остановила вращение земного шара, и мир полетел в тартарары окончательно и бесповоротно. – Дай-ка мне, – раздраженно скомандовала самая старшая сотрудница финансового отдела Клавдия Михайловна и взяла инициативу в свои руки: – С прискорбием сообщаю… На том конце провода появился искренний интерес к собеседнику: – Ба-а-а-а! Чо ли, помер сам-от? – Помер… – сменила интонацию Клавдия Михайловна, отказавшись от протокола. – Сердце… – Ба-а-а-а! – снова изумилась трубка и пообещала передать информацию дочери: – Чай скажу, чо мы, не люди, чо ли… Схоронили-помянули-забыли. И только Дуся на каждую родительскую лезла на Майскую гору, прибирала и без того ухоженную могилку и буднично сообщала: – Вот и я, пап. Замуж не вышла. Через год число посещений кладбищенского приюта сократилось до разумного, но приветствие осталось почти таким же: – Какой уж там замуж! Нет, папа. Еще через год молча крошила пасхальное яичко и втыкала восковую ромашку рядом с голубой пирамидкой. Когда Дусе исполнилось сорок три, позвали замуж. Имя и фамилия жениха стерлись из памяти быстрее, чем высохла земля после летнего ливня. Товарки по цеху кандидата в мужья подняли на смех из-за маленького роста: «В одном гробу можно хоронить. Как раз у тебя в ногах поместится!» Дома Дуся с огромной печалью рассматривала в большом зеркале свои ноги. Не ноги, а высоковольтные столбы. Размер обуви – сорок два. Ни одни приличные туфли не достать. Что ж, на свадьбу в ботинках топать? И потом, смущала профессия жениха: дамский портной. «Это что же значит, – размышляла про себя Дуся. – Каждый день голых женщин обмеряет?» – «Да почему это голых-то?» – робко, шепотом подсказывал здравый смысл. «А каких же?!» – с уверенностью отмахивалась от него Дуся и ложилась в свою одинокую никелированную кровать с панцирной сеткой. Кровать привычно принимала большое хозяйское тело, приветствуя его жалобным скрипом. У Римки, к слову, кровати отродясь не было. Спали вповалку на сбитом покойным Некрасовым настиле, друг на друге: взрослые – с краю, мелкотня – в серединке. Римка ненавидела этот коллективный сон, ненавидела сестер и братьев вместе с вечно поддатой матерью и приходившими к ней гостями. «А чо я?» – мычала глава осиротевшего семейства и натягивала на опухшую рожу засаленное одеяло. «Прав ее лишить!» – бунтовала трезвая половина барака и строчила жалобы участковому. До них ли было блюстителю порядка? На то он и барак, чтоб за чужими детьми присматривать. «В этом – сила коллектива!» – цитировал участковый неизвестно где подсмотренный или услышанный лозунг и щегольским жестом натягивал фуражку прямо на нос. |