Онлайн книга «Уроки верховой езды»
|
Он смотрит на мою грудь. Два бледных холмика в черном кружеве лифчика. Потом снова переводит взгляд на лицо. И косится на окно. — Нас никто не может увидеть? — Нет, — говорю я. — Только всадник на лошади. Таких, как я, наверное, ждет десятый круг ада. Тех, кто занимается любовью спустя всего несколько часов после похорон отца. Тем не менее я ощущаю вселенскую справедливость своего нынешнего поступка. Я прижимаюсь к его обнаженному телу и чувствую себя так, словно в дом родной возвратилась. Вот теперь все части головоломки встали на место. Потом мы лежим, переплетя руки и ноги. Дэн вытянулся вдоль спинки, а я — у него под боком, этак развратно закинув на него ногу. Он проводит кончиками пальцев от плеча до бедра и обратно. Гладит рваный шрам на моем животе, грудь, вздернутый сосок. Наклоняется и целует меня в ухо. — Ты неверо… Он не договаривает. Снаружи какой-то шум. Мы сперва замираем, потом вскидываемся на локтях, выглядывая в окошко. Ева вывела на манеж Бержерона и собирается сесть в седло. Одна нога в стремени, повод в левой руке. Берется за луку — и вот она уже в седле. Дэн хватает меня за плечо, и мы тихо перекатываемся на пол. Я приземляюсь сверху, сердце отчаянно колотится. — Господи, — говорю я и зажимаю себе рукой рот. Пальцы так и дрожат. — Тихо, — шипит Дэн. Его губы вплотную у моего уха. Я смотрю туда, где осталась наша одежда. Безнадежно. Не дотянуться. — Боже, Дэн, что делать-то будем? Он по-прежнему придерживает меня. Потом, ерзая бедрами, утягивает нас обоих к стене под окном. — Пока ничего сделать невозможно, — говорит он, когда мы там устраиваемся. — Она нас может увидеть? Если она… Дэн перекладывает меня, зажимая между собой и стеной. И прикрывает пальцем мои губы. — Она нас не увидит. Но нам не выбраться, пока она на манеже. Я в отчаянии кошусь на окно. — Не волнуйся, — говорит Дэн. — Она точно нас не увидит. Обещаю. Он жмется ко мне, втискивая в угол. Дыхание у него теплое и влажное. — Во всем надо видеть хорошее. Можно было и в худшем месте застрять… Я чувствую себя за ним как за стеной, только стена живая, теплая… и такая приятная. Невзирая на пикантность ситуации, в которой мы оказались, я устраиваюсь со всеми возможными удобствами и… невероятно, но факт — чувствую этакое шевеление около обнаженного бедра. — Дэн, — говорю я потрясенно. Он отводит мои волосы и кончиком языка касается уха. — Ммм… — отзываюсь я, и сладостная дрожь пробегает по телу. — Я люблю тебя, Аннемари. — О Дэн… — Отвечать не обязательно, — сообщает он мне по-прежнему шепотом. — Я просто хотел тебе это сказать. От наплыва чувств у меня перехватывает горло, а глаза снова полнятся слезами. — О Дэн, — говорю я и чувствую, как он тихонько пододвигает меня в соответствии со своими намерениями. — Я тебя тоже люблю. Правда, правда, правда… * * * Ночью мы с Мутти сидим напротив друг друга в ушастых креслах. Опустившись на колени, она разжигает газовый камин, хотя на дворе август, и выключает свет. Все гости давно убрались. Даже те, кто задержался помочь нам с уборкой. Ева отправилась спать, сославшись на усталость. Прежде чем уйти, она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щеку. Мы с Мутти потягиваем «Ягермейстер» из бокалов граненого хрусталя и молчим. Как хорошо помолчать после всех сегодняшних событий! Я сижу в кресле боком, закинув ногу на ручку. Я балуюсь со своим бокалом — кручу его против света так и этак, ловя гранями отражение пламени. Мутти переворачивает свой кверху дном, отправляя в рот последнюю капельку. — Еще налить? — спрашивает она, поднимаясь. — Нет, Мутти, спасибо, — отвечаю я, продолжая вертеть бокал. — А ты пей на здоровье. Она подходит к целой выставке хрустальных графинов, которые приготовила для гостей, и наливает себе немножко. Возвращается на место. — Мутти… — Да? — Я вообще-то серьезно предлагала деньги от продажи дома, чтобы выручить ферму. — Ты не должна этого делать. — Должна. Очень даже должна. Мутти долго молчит, глядя на меня. Потом произносит: — Это потому, что ты чувствуешь себя виноватой. — Нет, не потому. — Именно потому. Только ты все равно ему не обязана. Он любил тебя и знал, что ты любишь его. Этого достаточно. — Он… правда? — спрашиваю я. У меня по щекам обильно текут слезы. Я не успела с собой совладать. — Конечно, Liebchen. — И он меня простил? — За что? — говорит она. — Чепуха какая… — За то, что я бросила конный спорт… Мутти смотрит на меня в ужасе. — Нет, в самом деле, — говорю я. — Я же знаю, я ему сердце разбила. Я… Мутти качает головой и вскидывает ладонь. Я замолкаю. — Папа тебя любил, — говорит она. — Да, он был разочарован, конечно, но он никогда тебя не винил. — Но ведь мы все эти годы почти с ним не разговаривали! — Потому что ты не могла вынести нашего общества. — Мне было стыдно из-за того, во что я превратилась… Мутти молчит, взвешивая мои слова. — Мы на тебя очень давили, — говорит она. — Думается, не надо было с тобой так. Но перед тобой открывались такие возможности… Она качает головой. — Мы думали, стоит только тебя поддержать, и ты найдешь себе другого коня. И тогда у тебя опять все получится. Не знаю… Возможно, мы заблуждались… Услышать от Мутти нечто подобное — поистине дорогого стоит. Я молчу, опасаясь разрушить волшебные чары. — Твой папа… — продолжает она. — Он так хотел, чтобы ты сделала в конном спорте блистательную карьеру. Я знаю, он не давал тебе продохнуть, но нам казалось, это к твоей же пользе. Опять же, ты настолько быстро прогрессировала… Мутти делает паузу, похлопывая пальчиком по губам. — Быть может, мы заблуждались… В таком случае да простит нас Господь. Нам казалось, мы правильно поступали. Ты была вправду удивительно хороша, всадница от бога, и мы боялись упустить дарованный тебе свыше талант. Мы полагали, что способствуем твоему счастью… — Да, — говорю я. — Наверное, я могла быть счастлива. |