Онлайн книга «Девичьи сны»
|
Змиевский выжидает немного, но ответной реакции не последовало. Круглов молча смотрит в окно, лицо его неподвижно. – Есть, конечно, некоторое неудобство, – продолжает Змиевский. – Вы ведь не защищены? – Нет. – В таком случае, к сожалению, выше должности младшего научного сотрудника мы предложить не можем. Отдел кадров жестко соблюдает формальности и не пойдет на то, чтоб… – Простите. Напомните имя-отчество. – Виктор Андреевич. – Виктор Андреевич, – говорит Круглов, – а вы знаете, сколько мне лет? – Ну предполагаю, конечно… – Шестьдесят пять, с вашего позволения. Мне на пенсию надо. Козла забивать в скверике у дома. А не исследовать нейроклетки. – Вам никак нельзя дать вашего возраста, – говорит Змиевский, помолчав. – Да и разве в возрасте дело? Было бы желание, интерес к работе. – Желание, – горько усмехается Круглов. – Что толку напрасно желать… Вот еще небезынтересный вопрос: как отнесется к моему появлению в институте его высокочтимый директор? – С Глебом Алексеевичем вопрос согласован. – Вот как… Это прекрасно, когда вопрос согласован… Круглов поднимается. – Ну хорошо, Виктор Андреевич. Спасибо за предложение. Вряд ли я пригожусь вам даже как младший сотрудник, но… я подумаю. Игорь торопится. Он знает, что дядя Георгий предпочитает короткую тропу через ущелье той, длинной, дороге, которая лесом ведет в Халцедоновую бухту. Прыгая с камня на камень, Игорь переходит через быстрый говорливый ручей. Теперь – подъем по противоположному склону ущелья. Тут быстро не поднимешься: очень круто. Игорь продирается сквозь кусты шиповника и дикого граната. Бурно дыша, обливаясь потом, он одолевает крутизну и выходит к обрыву над морем. Передохнуть немного. Потерев ушибленный большой палец, торчащий из сандалии, Игорь пускается в опасный путь по узкому карнизу. – Я долго тянул с ответом. Змиевский звонил, почтительно напоминал. Всякий раз говорил о том, какую прекрасную школу прошел когда-то, будучи аспирантом, у нас со Штейнбергом. А я никак не мог решиться. Поотвык я, знаешь ли, от исследовательской работы, да и лето подошло, начались каникулы, и очень хотелось мне куда-нибудь уехать. Штейнберг звал к себе в Гаджинку, я колебался, мне к морю хотелось больше, чем в горы. Но тут примчалась Галя: «Дядя Юра, у меня через неделю начинается отпуск, мы летим в Гаджинку. Папа с мамой мне велели, дядя Юра, без тебя не приезжать. Нет-нет-нет, никаких увиливаний! Собирайся!» Галя-Галочка, буря и натиск… Что мне было делать? Первый раз в жизни я воспользовался льготой фронтовика – без очереди взял билеты. Так мы с Галей оказались на борту самолета, летящего в Минеральные Воды… Облака, облака – бескрайняя небесная пустыня, словно занесенная снегом. А над облаками чистая синева большой высоты. Круглов смотрит в иллюминатор, вид у него отрешенный. Он не замечает, не слышит, как Галя, сидящая рядом, разговорилась со своим соседом слева – молодым черноусым кавказцем с пылкими и ласковыми глазами. – Очень, представь себе, несправедливо, – быстро говорит кавказец с чуть заметным акцентом. – Непременно, если с Кавказа, так только фруктами торговать. Я никогда не торговал. Никогда, понимаете? – Понимаю, понимаю, – кивает Галя. – Вы не такой человек. – Я студент. Я в Ленинград не на базар ехал, а искусство смотреть. Эрмитаж. Русский музей. Пушкин – там лицей, Екатерининский дворец, архитектор Растрелли. Я сам на архитектора учусь. А они на меня смотрели, как будто я не человек. – Он сузил глаза, состроил презрительную мину. – Вот так. Разве можно? – Не обижайтесь, – говорит Галя. – Это были неумные люди. – Зачем неумные? – кипятится кавказец. – Плохие! Я хотел, представь себе, папе-маме купить сувенир, вежливо спросил, кто последний? А они так на меня смотрели… «А небо чем выше, тем темнее, – думает Круглов, неотрывно глядя в иллюминатор. – Там черная пропасть без берегов, и мчится по ней маленький шарик, окруженный тонким, ну да, в сущности, очень тонким слоем голубой атмосферы… Страшно подумать, как хрупка защитная скорлупа жизни… как уязвима сама жизнь… Для чего же она возникла на этой планете, и выползла из теплого океана на пустой берег, на стужу, и, бесконечно погибая, бесконечно выживая и видоизменяясь, увенчала себя разумом? Для чего?» – Дядя Юра, хватит думать о вечности. Круглов повертывается, оторопело смотрит на Галю. – Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – Спустись, дядя Юра, на землю. – Не раньше, чем приземлится самолет… – Девушка, – кавказец, наклонившись, ласково заглядывает Гале в лицо, – давайте познакомимся. Вас как зовут? – Сидите спокойно, архитектор. Привяжитесь ремнем, а то еще выпадете. – Снова она обращается к Круглову: – Дядя Юра, зачем напускаешь на себя мировую скорбь? Тебе не подходит глубокомыслие. Я же знаю, ты веселый. – Галочка, – медленно говорит Круглов, – ты что, знаешь, как надо жить? – Конечно, знаю. – Так растолкуй мне, старому пню. – Прилетим – растолкую. В аэропорту Минвод их ожидает Штейнберг. Он, как прежде, подтянут и лыс и по-прежнему холодновато-строго его сухощавое лицо. Вот только усы отрастил. – Здравствуй, боцман, – сдержанно улыбается он. – Облезлая ты собака. – Старый альпеншток! – Круглов обнимает друга. – Что за похабную седую щетку вырастил на губе? – Она не более похабна, чем твоя улыбка потрепанного жизнью кретина. – А ты старый йети. Который выполз из пещеры вычесать блох из шерсти. А Галя хохочет, и так они втроем, неся необременительный багаж и перешучиваясь, идут к автостоянке. – Первый раз вижу, – говорит Круглов, открывая Гале дверцу штейнберговского «Запорожца», – чтобы «мерседес» выкрасили в красный цвет. – Еще и не такое увидишь. – Штейнберг садится за руль. – Привяжись. Я еду быстро. И верно, только выехал он на шоссе, как пошли мелькать верстовые столбики, и гудит встречный ветер, и медленно разворачиваются вдали горы, подернутые вечерней лиловатой дымкой. – Что у вас там делается в столицах? – спрашивает Штейнберг. – Говорят, строгости какие-то пошли? – За дисциплину боремся. – Давно пора. А как боретесь? – По-всякому. В магазины и в кино, на дневные сеансы, и даже в баню входят какие-то проверяльщики, спрашивают у людей, почему они не на работе. – И что же – тащат в кутузку? – Никуда не тащат. Осторожно! Ты чуть не задавил овцу. – Это была коза, а не овца. – Нет, овца. Вернее, баран. – Вот ты, кажется, биологию преподаешь? А не можешь козу отличить от барана. |