Онлайн книга «Девичьи сны»
|
Двое едут на велосипедах по проселочной дороге, обсаженной тополями. Галя, в белой блузке и тренировочных брюках, мчится впереди. Оборачивается, одной рукой поправляя разлетающиеся волосы: – Не слишком быстро еду, дядя Юра? Поспеваешь? – Поспеваю кое-как, – ворчит Круглов, усердно крутя педали. – Зря я когда-то научил тебя ездить на велосипеде. – Все вы несносные зануды, – смеется Галя. – Кто – мы? – Учителя! Нет чтобы порадоваться успехам ученицы. – Я радуюсь. – Незаметно, дядя Юра! Ну ладно. – Галя сворачивает с дороги в поле. – Привал! В тени огромной чинары она спрыгивает с велосипеда. Круглов прислоняет свой велосипед к могучему стволу, отдувается, вытирает платком лицо. – Эту чинару я помню с детства, – говорит Галя, отвязывая от багажника сумку. – Папа говорил, ей лет двести, а то и больше. Они садятся на траву, Галя наливает кофе из термоса в бумажные стаканчики. – Далеко еще до твоего водопада? – спрашивает Круглов, принимая из ее рук стаканчик. – Далеко. Но если ты устал, дядя Юра… – Я запыхался, но не устал. Послушай, Галочка, – говорит он, помолчав, попивая кофе, – ты обещала прояснить мне один немаловажный вопрос. – Какой? – взглядывает она на Круглова. – Как надо жить. Это когда мы летели в Минводы, ты сказала… – Совершенно не помню. – Галя быстро-быстро мотает головой, и что-то есть лукаво-озорное в этом ее движении. – Никогда об этом не задумывалась, я просто живу как живется. – Действительно, совсем просто… Но ведь, например, и эта чинара живет как живется. И кузнечики, которые стрекочут с утра до вечера… Но человек-то не кузнечик. Хотя, конечно, он кузнец своего счастья. Галя смеется: – Человек – кузнечик своего счастья! – Тебе лишь бы похохотать. – Круглов допивает кофе и комкает стаканчик, оглядывается, куда бы выбросить. – Дай сюда. – Галя забирает у него стаканчик и сует в сумку. – Наверное, ты прав: я произвожу впечатление безмозглой хохотушки. Но если б ты знал, дядя Юра, как часто я плачу, когда одна… – Ты плачешь? Вот новость. Мне казалось, что в свободное от работы время ты бегаешь на свидания с молодыми людьми. – Молодые люди! – Она делает гримаску. – Мне, дядя Юра, они что-то не нравятся. – Как это? – Не нравятся. – Галя внезапно погрустнела. – Как мне хотелось повторить судьбу моих родителей – они нашли друг друга раз и навсегда. Увы… не встречается что-то мой суженый… Мне просто неинтересно со сверстниками. Даже если и попадется непьющий и неглупый… ну мой бывший муж, например… то здесь, – она прикладывает палец к груди, – у него пусто. Он не может толком объясниться в любви… да и вообще не знает, что это такое – любовь. – А ты знаешь? Галя смотрит на него долгим взглядом. – Ах, дядя Юра, – говорит, вздохнув. – Ты очень хороший… добрый, надежный… Но почему ты такой ненаблюдательный? – А что я должен наблюдать? – Как же это ты спрашиваешь, знаю ли я, что такое любовь, если… если я люблю тебя… Медленно продвигается Игорь по узкому карнизу. Он старается не смотреть на море, синеющее глубоко внизу, под обрывом. Осторожно ступает, прижимаясь левым плечом к скале, перешагивает через кусты ежевики, тут и там стелющиеся по карнизу. Он видит примятый кустик и останавливается, чтобы разглядеть его. Ага, вот свежераздавленные ягоды. Ну, значит, точно: дядя Георгий недавно здесь прошел! Да, он недалеко. Наверное, вон за тем выступом, за которым сразу открывается вид на пляжи Халцедоновой бухты. Ну, вперед! Еще десятка два метров… Дикий грохот и вой возникают так внезапно, что Игорь вскрикивает. Конечно, он знает, что это электричка. Перелетев по стальному мосту через ущелье, она мчится по дороге, прорубленной в скалах, выше карниза, прямо над головой мальчика. И хотя Игорь знает, что отсюда электричку не увидит, он невольно задирает голову – в тот же миг его правая нога встречает пустоту. Его руки отчаянно цепляются за карниз, скользят по гладкому камню… Куст!.. Обеими руками вцепившись в колючий куст, царапающий живот, Игорь повисает над обрывом, тщетно пытаясь нащупать ногами опору. – Вот такие дела, дружок. По правде, я был в полной растерянности. Хоть садись в самолет и улетай восвояси. Да, наверное, так и надо было… Не смог… Не дай тебе бог когда-нибудь испытать ужас одиночества на старости лет. Но, видишь ли… ведь старости-то не было – ни хворей, ни слабости, ни этих маразматических нелепостей, которые омрачают жизнь ближним… да и ближних у меня не осталось после Любиной смерти. Ты скажешь: а Штейнберг? Разве не связывала нас старинная прочная дружба? Конечно, он был самым близким мне человеком. Но во-первых: как ни прекрасна сама по себе мужская дружба, она не спасает одинокого от одиночества. Нужна женщина. Тебе этого пока не понять. Но это так. И во-вторых: со Штейнбергом произошла перемена. Горы, что ли, так действуют? Он совершенно потерял интерес к делу нашей жизни. К тому, что мы сделали с собой. Он читал только книги по философии и ботанике, какие удавалось достать в Нальчике или выписать из Москвы, а интересовал его только сад. Семена, растения, плоды… Да, наверное, горы мощно воздействуют на человека, на его мышление и психику. Вздыбленный мир, каменные, покрытые вечным снегом зубцы – когда это у тебя всегда перед глазами, ты, должно быть, воспринимаешь жизнь с ее неизбежными превратностями не так, как в суете и толкотне большого города… Красный «Запорожец» несется по грунтовой дороге, лавируя меж колдобин. Пролетают слева белостенные красноверхие домики в садах, строения птицефабрики, склады какие-то. А справа холмы, рощи, и все устремляется вверх, вверх, земля словно стремится стать дыбом, начинается зеленое предгорье, нагромождения скал у обочины, а дальше – могучая незыблемость главного хребта. – Учти, – говорит Штейнберг, ведущий машину, – мы едем без предупреждения, Юсуф может оказаться в дурном расположении духа, и тогда он будет помалкивать. – Я думал, у вас, жителей гор, не бывает таких низменных явлений, как дурное настроение, – говорит Круглов. – Ошибаешься. Жизнь всюду нелегкая. Просто мы, жители гор, спокойнее относимся к ее… ну, скажем, к ее пинкам. – Вы, жители гор, молодцы, – кивает Круглов. – У вас крепкие задницы. Подъехав к зеленым воротам в каменной ограде, они выходят из машины. Во дворе их встречает басовитым лаем мохнатая кавказская овчарка, впрочем, тут же она узнает Штейнберга и приветственно машет хвостом, а Круглова – для порядка – обнюхивает. – Марьям-ханум, вы помните моего друга? – спрашивает Штейнберг вышедшую на веранду старую женщину в низко повязанном платке. |