Онлайн книга «Девичьи сны»
|
Звучит музыка – это вальс, старый добрый вальс. Кружатся, кружатся пары в празднично убранном зале, где стоит сверкающая огнями елка и на белом полотнище как бы приплясывают синие буквы: «С Новым годом, товарищи!» Это столовая института, где его сотрудники устроили встречу Нового года. За одним из столиков – Штейнберг и Круглов. Леонид Михайлович, худощавый, лысоватый, в черном костюме-тройке, хранит обычное выражение невозмутимости, хладнокровия. А Георгий Петрович весел. На нем серый пиджак-букле, не очень-то праздничный, и синяя рубашка без галстука. Между ними сидит жена Штейнберга Вера Никандровна. Это худенькая невысокая женщина лет сорока пяти, с расчесанными на прямой пробор темно-русыми волосами, с тоненьким узором морщин вокруг серо-зеленых глаз. Ее бы можно определить как невзрачную, если бы как раз не глаза. Уж не присуще ли им то, что когда-то, в прошлом веке, называли «магнетическим взглядом»? А может, просто необычная серьезность придает им выражение такой глубины? Вера Никандровна прикрывает рукой свой фужер, в который Круглов вознамерился подлить вина: – Мне хватит. И по-моему, тебе тоже, Юра. – Да что ты, Верочка! – притворно удивляется Круглов. – Я только начал встречать. Дожили до шестидесятого года! Шутка ли? Это же нам, старым воякам, сколько судьбой отпущено, целых пятнадцать лет! А, Леня? Это же – подарок! – Твое умиление, – отвечает Штейнберг, – свидетельствует лишь о том, что ты хватил лишнего. – Вот так всегда, – огорчается Круглов. – Стоит мне чему-то обрадоваться, как наш почтеннейший Леонид Михалыч выливает за шиворот ведро холодной воды. Водолей, вот кто ты. Ладно хоть, что я, старый катерник, привычен к таким накатам. А как другие терпят? Витя! – Он хватает за руку улыбчивого юнца, проходящего мимо их столика. – Постой, куда спешишь? – Пусти его, – говорит Вера Никандровна. – Он хочет танцевать. – Вы правы, Вера Никандровна, – улыбается тот. – А! – Круглов, оглянувшись, замечает молоденькую блондинку, ожидающую Витю. – Ну, Надюша потерпит минутку. Вот скажи, дорогой наш Змий, ты Леонида Михалыча боишься? Или не боишься? Скажи как на духу… А вальс между тем кончился, но танцующие не расходятся, аплодируют, требуя повторения, и вот опять гремит радиола, опять кружатся пары. Присмотримся к одной из них. Это Глеб Алексеевич Рогачев и жена Круглова Маша. Она и раньше была хороша собой, а теперь – оживленная, нарядная, красиво причесанная – просто неотразима. Надо сказать, и Рогачев за минувшие годы похорошел – такой подтянутый мужчина средних лет с ухоженными усами, с импозантной седой прядью в волнистых каштановых волосах. – Вы знаете, Маша, – говорит Рогачев, переходя от кружения к плавному шагу, – у меня предчувствие, что шестидесятый будет счастливым годом для нас. – А я не верю предчувствиям. – Почему? – Не верю. Не сбываются они. – Ну, если сидеть сложа руки и ждать, чтобы само по себе… Надо действовать. Тогда все сбудется. – Вы, собственно, о чем, Глеб Алексеевич? – спрашивает Маша с милым таким наклоном головы. Вихрь вальса уносит их. А вот и Витя Волков-Змиевский проносится с белокурой лаборанткой. Весело, в будоражащих ритмах вальса, в беззаботных всплесках женского смеха идет новорожденный год. – Юра, – говорит Вера Никандровна, – все знают, что ты лихой моряк, но все-таки остановись. Много пьешь. – Да что ты, Верочка, разве это много? – Круглов двумя пальцами, не слишком воспитанно, достает из вазы мокрый соленый помидор и отправляет в рот. – Вот скоро мы работу объявим, вот тогда напьюсь – уф-ф! – Еще надо закончить, – замечает Штейнберг. – Да в сущности, Леня, дело сделано. Устойчивый результат есть? Есть. – Это ты так считаешь. – Правильно считаю. Ну, еще месяц на контрольную проверку – и все. Прими, человечество, подарок! Не видало ты подарка от лихого моряка… – Ты резвишься, Юра, а я что-то боюсь. – Вера Никандровна зябко поводит плечами. – Боюсь я, мальчики, вашей работы. Может, не надо ее заканчивать? – Как это не надо? Как это не надо, если ее результат будет… – Ты действительно пьян, – прерывает Круглова Штейнберг. – Расхвастался. Работа как работа, и нечего, Вера, тебе бояться. Тем более что ты не можешь о ней судить. – Не могу судить в целом, потому что ты никогда не рассказывал. Но о частностях… Любое вторжение в мозг чревато опасностью… Мальчики, очень прошу: остановитесь, остановитесь! – Пойдем танцевать. – Штейнберг встает и берется за спинку ее стула. – Ленечка, я сто лет не танцевала… – Последний раз мы танцевали пять лет назад, когда Галка родилась. Пойдем, Вера. – Да. – Вера Никандровна поднимается с улыбкой, вдруг осветившей ее замкнутое лицо. – Я еще была слаба, еле на ногах держалась, а ты заставил меня чуть не в пляс… Они входят в круг, начинают вальсировать. – Три раза в жизни мне хотелось танцевать от радости, – говорит Штейнберг. – Первый раз в сорок втором, когда ты появилась у нас на батарее. Второй – в сорок четвертом, когда сняли блокаду. И третий – когда родилась Галка. – А сегодня? – испытующе смотрит на него Вера Никандровна. – С какой радости танцуешь сегодня? – Просто так, – говорит Леонид Михайлович. И повторяет, бережно кружа Веру: – Просто так. А Круглов за опустевшим столиком наливает себе еще рюмку, и тут из круга выходят Маша и Рогачев. – Ух, натанцевалась! – Маша садится, обмахиваясь платочком. – Как когда-то на студенческих вечеринках. – Отдохни, Машенька, – говорит Круглов. – Присаживайтесь, Глеб Алексеевич. Давайте выпьем. – С удовольствием, – отвечает Рогачев. – Предлагаю, Юра, особый тост. Сепаратный. За успех вашей с Леонидом работы. Вы молодцы. – А! – Маша состроила гримасу. – Эти молодцы никогда не закончат свою работу. Одни слова. Налей мне, Юра, шампанского. – Вы не правы, Маша. Ваш муж и Штейнберг заканчивают очень серьезное исследование. – Ну что ж, вам виднее. – Маша поднимает бокал. – Значит, за что пьем? – За успех, – медленно повторяет Рогачев. А потом вот как было. В середине февраля завьюжило, с неба обрушились на город частые снежные заряды. – Смотри, какой снег повалил, – говорит Круглов. Он стоит у окна лаборатории и накручивает телефонный диск. – Тьфу, занято и занято… Штейнберг работает за своим столом, заваленным бумагами, лентами, снятыми с самописцев. Младший научный сотрудник Волков-Змиевский, чем-то озабоченный, входит в лабораторию, спешит к Штейнбергу. – Костя? – говорит в трубку Круглов. – Почему телефон так долго занят? Это мама разговаривала? |