Книга Напряжение счастья, страница 37 – Ирина Муравьева

– Так откуда же деньги? – повторила она упрямо.

– Я продаю дачу, – сказала я.

Она так и подпрыгнула. Дача – это же кость в горле у них с Феликсом! Это предмет наших самых жестоких споров! Ни одному из них не нужна дача, и сколько раз они давили на меня, чтобы я ее продала! И вдруг – держите! Деньги буквально плывут в руки! Она просияла, но недоверчиво, с оглядкой.

– Что так? – радостно спросила она.

– Я, кажется, объяснила: ты – мой ребенок, тебе нужны деньги. Я – старая женщина, но мне тоже нужны деньги, я нигде не работаю, а на твоего предателя отца надежды слабые. Я могу заболеть, могу влюбиться, на все нужны деньги!

– Влюбиться? – Она опять вылупила глаза.

– А что? – надменно сказала я. – А вдруг я решусь на подтяжку? – И я двумя ладонями приподняла щеки: – Разницу видишь?

Она совершенно обомлела. Смотрит на меня, как на лунное затмение, открыв рот. Я засмеялась.

– Короче, – сказала я, – обсуждать тут нечего: дачу я продаю. Твой отец этим займется. Пусть хоть немножко посуетится, а то что же? На все готовое? Мне нужно встретиться с ним сегодня и передать ему документы. Я ему доверяю. И доверенность дам. Вот так.

Она все не могла опомниться.

– Так что ты уж будь любезна: не запирай меня сегодня. – Я сказала это легко, небрежно. Прекрасно сказала! – Не запирай свою умалишенную мать, она тебе еще пригодится.

Она покраснела сильнее.

– Никто тебя не запирает, – сказала она. – Просто ключ завалился за зеркало. Можешь идти, куда хочешь.

– Сейчас сколько? – спросила я. – Половина девятого? Чудно. Тогда я пошла. В десять у меня свидание.

– Свидание? – вскрикнула она. – С кем?

Я откинула голову, как в оперетте, и захохотала.

– С отцом моего ребенка! – захохотала я. – Пока что – только с ним!

Она выскочила, хлопнув дверью. Потом у них с Яном началось крикливое объяснение, но я не стала слушать и ушла к себе.

Теперь надо объяснить, откуда у меня возникла идея кладбища, а то забуду. Во-первых, я надеюсь, что опять увижу эту, с выщипанными бровями, и если со мной рядом будет Феликс, устрою им очную ставку. Это первое и главное. Но кроме того – на кладбище мне помогут МОИ, и Феликс уже не отвертится. Я в это верю. Ведь вот если человек осеняет себя крестным знамением, нечистая сила сдается, верно? Так и здесь. Одна я с Феликсом не справлюсь, значит, надо привести его туда, где я не одна. ОНИ мне помогут. Я и так слишком долго тяну. Время будет упущено, не наверстаешь. Что с моим сыном?

Записала, что могу, еду на кладбище.

7 июля (2 часа дня). Почему все время так темно? И в комнате темно, и на улице? Голова уже не болит, но в ней стоит постоянный мелодичный звон. Потрясешь ушами, как собака, – звон громче. И темно, все время темно. Что было утром? Я все время боюсь сделать что-то не то, не туда поехать, не то надеть, перепутать, забыть. И все время куда-то выскальзываю, соскальзываю, шатаюсь. Никогда ничего подобного не было. Может быть, у меня давление? Не знаю. Итак, что было утром? Вот что: приехала, иду по главной аллее. Вижу ее спину на скамеечке. Сидит! Сидит, как всегда, на своем «враче-человеке»! Господи! Я заторопилась, бегу. И никак не могу найти свою тропинку. То в одну сторону подамся, то в другую – нет! Кресты и камни вокруг, не продерешься. Не наступать же мне на могилы! Спина у женщины неподвижна, сама как каменная. Я тороплюсь, чуть не падаю, а она сидит! И вдруг вижу: встала и уходит. Куда-то в другую сторону, прочь от меня. Я кричу: «Подождите!» Она – опять, как тогда, не оглядывается. Ушла, исчезла. И тут я (сама не знаю, как!) вышла прямо к могиле родителей. Вот папа, а вот – мама. Цветы засохли, давно я не была. Ее нет. На «враче-человеке» – свежие колокольчики, синие. Значит, она только что ушла. Земля теплая, пестрая и так спокойно пахнет. Я опустилась на корточки, положила руку на отцовский бугорок. Совсем не страшно. МОИ рядом, смотрят на меня. Слышу голос Феликса:

– Наталья!

Я обернулась: стоит. Послушался. Зачем я его вызвала? Ах, да! Деньги, дача! Сына надо спасать. На Феликсе – хороший серый свитер. Ботинки – старые, еще мной когда-то купленные. Вид потасканный, а в то же время заметно, что за собой следит, хорохорится. Убийца детей моих. Сыноубийца.

– Вот, – говорю я. – Увиделись все-таки.

Он стал серым, как его свитер.

– Я так и знал, – шепчет, – ты больна, Наталья. Наталья…

Я глажу его по щеке грязной, в земле, рукой. Он отшатывается.

– Идем домой!

– Да что ты! – говорю. – Какой там дом! У меня к тебе дело.

И протягиваю ему доверенность: «Я, Мартынова Наталья Николаевна, проживающая по адресу: Никольский переулок, дом 7, квартира 310, доверяю продажу своей дачи и получение денег Мартынову Феликсу Алексеевичу и т. д.» Число и подпись.

Он молчит, смотрит на меня. Со страхом смотрит. Ноги меня не держат, опускаюсь на скамеечку. Он надо мной возвышается.

– Бери, – говорю я. – Бери и действуй. Деньги твои.

– Ничего я не возьму, – отвечает он. – Ты не отвечаешь за свои поступки.

– Ты возьмешь, – сморщилась я, – еще как возьмешь! Это же пятьдесят тысяч, не меньше! Вспомни, какой там дом! Папочка, – и глажу бугорок, – каждую половицу вылизал! Мне деньги не нужны.

– Что? – спрашивает он, – что тебе нужно?

– Ты знаешь, что, – говорю я. – Феликс! Все деньги – твои!

– Наташа, – он схватил меня за плечи, – что с тобой?

– Возьми, возьми деньги, – шепчу я, – мне ничего не нужно.

Я вдруг зарыдала. Он сел рядом. Щека – правая, повернутая ко мне, – в земле. Я испачкала. Мой муж. Мой муж. Не мой муж. Муж, не мой. Объелся груш. Висит груша – нельзя скушать. Скушно. Пиши, пиши. Что было потом?

– Я помогу тебе, – шепчет он. – Но давай поговорим серьезно.

– О чем? – спрашиваю я.

– Наташа, – говорит он, – я не хочу тебя пугать, но как человек, тебе не посторонний, и отец нашей с тобой дочери…

Я опять сморщилась. Но тут же мне пришло в голову, что надо обязательно удержать его здесь, просидеть с ним здесь, на могиле, сколько можно, потому что – она вернется! Почему-то я была уверена, что она вернется.

– Ты видел нашего сына, – говорю я, – мертвым?

Он вскочил:

– Опять! – закричал он. (Разве можно так кричать на кладбище?)

– Что – опять? – говорю я. – Простой вопрос: смотри! – И достаю из сумки то, что мною было припасено – несколько фотографий из нашего семейного альбома (я ведь приготовилась к этой встрече!). – Смотри.

На первой фотографии – мы с ним в Сочи. Начало января. ТА моя беременность. Месяца четыре. Пляж, ни одного человека, я в плаще, со вздыбленными ветром волосами, он – в куртке-ветровке, наброшенной на голову, обхватил мои плечи и состроил рожу тому, кто нас снимает. Кто нас снял – не помню! Кто-то третий был с нами. Если всмотреться, то уже видно, как плащ топорщится на моем животе, как мой живот натягивает ткань, и там, под тканью, дитя мое, наверное, шевелится, наверное, толкает меня изнутри своей горячей ножкой, и поэтому я так радостно и блаженно смеюсь, привалившись к своему мужу.