Онлайн книга «Преподаватель симметрии»
Так Урбино стал Рисом. В один прекрасный день (в наш век для этого выбираются прекрасные дни, а дурная погода — старомодна), в один такой день и даже час, жизнь Риса, казавшаяся ему, несмотря ни на что, жизнью, то есть тем, что не вызывает сомнения в полной самой себе принадлежности, оказалась нежизнью, то есть не жизнью в ее непрерывном и безусловном значении, а лишь способом прожить (пере-жить) определенный, еще один, отрезок времени; так вот, жизнь оборвалась, оказавшись отрезком, с трагическим ощущением продолжения себя в пустоте, как бы пунктиром; это несуществующее продолжение оборвавшегося отрезка ныло: своего рода случай каузалгии — боли в утраченной конечности. Не в силах пережить гибель Дики, под гнетом все нарастающего чувства вины, он со славянской широтою предался вину, не мылся, не брился и не стригся все сорок дней, а потом и весь год, так что и впрямь забыл, кто он такой. А потом и друзья забыли. Басё остался его единственным собутыльником. Так он и прославился под кличкой Басё. На улице на него уже оборачивались. Зато его издатель даже не вспомнил, что был такой Ваноски. Так он понял наконец, что слава достигается не трудом, а даром. Бороду и волосы до плеч он решил оставить — легчайший способ победить свое прошлое. Он преуспевал: неожиданный творческий подъем, неожиданный успех у женщин, неожиданная страсть к странствиям… остановился он только в Новой Зеландии, куда потащился из Владивостока за своим кабацким русским другом Антоном, который в свою очередь потащился за экспедицией Роберта Скотта к Южному полюсу. Впрочем, следовать за ними на «остров пингвинов» он отказался наотрез: ему требовалось чего-то более теплого и менее обитаемого. В лечебном заведении закрытого типа, где он пробовал избавиться от преследовавших его «запахов смерти», одна баронесса-психиатр вручила ему рекомендательное письмо на некий «практически необитаемый» остров. — Вам там понравится, — сказала она, — только ничему не удивляйтесь. В Таунусе, прибрежном рыбацком полугородке, встретил он, как ему было предписано, мичмана Хаппенена, прямо-таки голливудского скандинава, с длинными белобрысыми волосами, прихваченными пиратской косынкой, со шрамом через лоб и щеку, мастерившего неподалеку от пирса яхту, и тот ему сразу понравился своей суровой неразговорчивостью и красотой. Он тщательно, как плотник, обмерил взглядом Урбино, как некий строительный материал. — Шесть футов без дюйма, — сказал он. — Вы что, и гробы здесь мастерите? — попробовал пошутить Урбино, прикидывая в свою очередь рост мичмана. (Тот превосходил его по всем параметрам и был, пожалуй, на дюйм больше шести футов, не говоря уже о фунтах.) — А что, мастерство нехитрое… — Мичман поиграл желваками на круто обозначенных скулах и пригласил в лодку. — Да тут такую работу и делать больше некому. Впрочем, и помирают здесь редко. Разве тонут. И молча погреб через пролив. Пристал к отмели. Навстречу радостно бросилась собака, обдав их с ног до головы брызгами. Поведение ее не соответствовало облику: непомерной величины и расцветки, будто помесь волка с овцою, — собака Баскервилей, скулящая по-щенячьи. — Ну-ну, уймись, Марлен! — приказал ей мичман, и она тотчас покорилась, повизгивая. — Встречай гостя. «Он здесь свой…» — только и успел подумать Урбино, как скандинав сграбастал его в охапку вместе с рюкзаком и легко, как говорят в таких случаях, как пушинку, вынес и поставил на берег. — Покажи ему здесь все, — приказал он собаке и, не дав Урбино ни обидеться, ни расплатиться, тут же погреб обратно. Так Урбино сошел на берег, чтобы увидеть то, что хотел. Берег был отвесен, высотой в два человеческих роста и поначалу заслонял собою взгляд. Марлен провела его по вытоптанному в песке провалу, поросшему приятными мясистыми песчаными травками (кажется, они назывались в детстве камнеломками), наверх, и перед ним открылся островок, представлявший собою как бы один огромный бархан, обросший вокруг невысокими кривыми деревцами, на вершине которого стоял, по ватерлинию зарывшийся в песок, огромный парусный фрегат. «Недаром же верблюда называют кораблем пустыни!» — восхитился Урбино. Это и была фазенда. И называлась она точно также: «ВЕРБЛЮД». О чем поведала ему уже не Марлен, а хозяйка. 2. ЛИЛИ — Это то, что нам подарило последнее цунами. — Это лучший памятник стихии, какой только можно себе вообразить, — расшаркивался Урбино. — Памятник морю. Впервые вижу такое. Рекомендательное письмо она небрежно сунула в карман фартука. — Я все знаю, что там написано. Мне уже все рассказала про вас баронесса. — Каким же это образом она сумела меня опередить? — удивился Урбино. — Я добирался сюда почти трое суток, а у вас здесь, как я понимаю, нет никакой связи вообще. — А вам так нужна связь? — усмехнулась хозяйка. — Совсем не нужна. Я для этого сюда и стремился. — Пройдемте в кают-компанию. Я вас покормлю, все покажу и расскажу. Марлен, на место! Урбино был поражен переменой интонации, смене светской на властную. Собака была не поражена, а обижена: ей сильно не хотелось, но она подчинилась тут же. Кают-компания была очень уютна. Все было сохранено, как на корабле, и одновременно чувствовалась женская рука: кастрюльки, сковородки, надраенные, как поручни на палубе, пучки местных трав… Вдруг чучело: не то бобер, не то заяц на гусиных лапах и с рожками, как у козочки. — А это что за черт? — Обыкновенный заяц с рогами. — У вас что, такие водятся? — Теперь нет, перевелись, — улыбнулась хозяйка. — Забавно… — Это не я, это Марлен, моя сестра. Это она скаламбурила. Ее черт. — У вас тут очень каютно, — скаламбурил в свою очередь Урбино. — Все благодаря Хаппенену, это он произвел здесь полную реставрацию… «Какое мне дело до этой белокурой бестии!» — раздражался Урбино, но спросил: — Слушайте, я уже запутался. Где ваша Марлен? Кто есть Хаппенен? — Хорошо, по порядку. Марлен внизу. Так надо. Пришлось изолировать. Вам баронесса разве не рассказала? Она ведь ее лечащий врач. Мы близнецы. Да нет, не с баронессой. Однояйцевые, но разные. Может, потому что воспитывались по-разному. — Как — по-разному? У вас, значит, должны быть одна мать и один отец? — спросил он. Хозяйка задумалась. Урбино тоже. — Не хотелось все это сразу рассказывать. Значит, баронесса умеет хранить врачебную тайну… Отец нас оставил, а мать умерла в родах. Нас подкинули. Ее подобрали цыгане, а меня воспитывали в монастыре. Когда нам исполнилось по восемнадцать, нас разыскал стряпчий. Какое-никакое наследство… мы объединились. |