Онлайн книга «Преподаватель симметрии»
— Это как у Ван Гога, что ли? — У него подсолнухи, а то поля до горизонта… Я даже сделал одно открытие, только никто из биологов мне не поверил. На солнечном склоне… Впрочем, не буду. — Что так? — В стихах это у меня лучше получилось. — Прочтите. — Боюсь, собьюсь. Порядочный поэт помнит свои стихи наизусть. Если не помнишь, значит, не получилось. Боюсь перед вами опозориться… — Вы так думаете, или вы так считаете… — Порозовев, она потупилась в его чашку. — Я вижу здесь очень красивую молодую женщину… она отвернулась от вас, смотрит в сторону… но как странно она отвернулась! Она в таком длинном восточном платье, вроде сари. Она индуска? Кстати, верблюд в чашке имеет очень точное толкование. — Как же он туда поместился? Про верблюда не надо. Давайте про индуску. — Урбино уже начинал верить гаданию. — Вы так сильно ее любили? — Не успел. — Но ей сейчас хорошо. Видите, она как бы на облаке? Как на съемочной площадке. Вот рядом, высокий, надежный такой… режиссер или муж? Рядом их детки, как ангелята… Она вся в драгоценностях. Где она сейчас? — Она меня предала. — Вас?? Как можно! — Умерла. — Sorry. Она что, была актриса? — Нет, но была очень похожа. — Ах, sorry sorry! — No problem. Hoy проблем… Урбино никак не предполагал за собой такого легкомыслия! Приехав с сердцем, переполненным скорбью, избрав себе для непотревоженности ее, насколько мог себе вообразить, необитаемый остров, так стремительно все забыть, так страстно и сладостно погрузиться в забытье и соблазн! Во-первых, Лили так изумительно чувствовала стихи (что было проверено на его собственных). Во-вторых, она замечательно гадала на кофейной гуще, и ему сразу захотелось писать стихи по сюжетам, так непроизвольно и прихотливо рождавшимся при истолкования кофейной графики. В-третьих… — Давайте с вами сыграем вот в какую игру! — вдохновлялся Урбино. — Вы мне гадаете вечером на чашке, а наутро я вам приношу стихи на очередной кофейный сюжет! Ничего не надо сочинять — сама жизнь мне подарила сейчас следующую книгу. Пусть она так и называется — «Стихи из кофейной чашки»! Сначала ваш текст… с картинкой… Только как ее срисовать? вы умеете? а фотоаппарат у вас есть? — Глаза Урбино горели. — И рисовать не умею, и фотоаппарата нет… — Лили задумалась. — Марлен когда-то увлекалась. …Во-первых, во-вторых… в-третьих — Лили была красива. Пепельная длинноволосая блондинка, немного за тридцать, с карими глазами и не тронутым ничем, кроме естественного загара, лицом, она походила на чуть повядшую чайную розу, но написать такое в стихах Урбино никак не мог себе позволить, ни по вкусу, ни по смыслу. А мадригал уже начинал созревать… — А на чайных чашках гадать нельзя? — только и мог спросить он. — Наверно, можно, только я не умею, — пожала она загорелым плечиком. — А я могу, — заявил Урбино. Естественно, перешли на чай. Урбино крутил в руках ее опустевшую чашку, что-то приборматывая. Потом покраснел и отбарабанил: Хоть я не так же понимаю, Как вы, в кофейных письменах, Но и по вашей чашке чая (Хотя отныне я монах) Я слишком явно замечаю, Что, как бы сильно ни зачах, Однако в вас души не чаю. С улыбкой сердца говорю: Стишки, хотите, подарю? — Что ж, очень мило, — кивнула Лили, слегка порозовев, чем еще больше напомнила розу чайную. — Ладно, чашки в сторону… Уже солнце садится, а я вам еще не показала вашу каюту. Они вышли на палубу, солнце уже скрывалось за дюну. — А я вашего моря еще толком не видел… — сказал Урбино. — Тогда давайте поторопимся, пока еще солнце не село! Они сошли с борта «Верблюда», и солнце тут же спряталось за дюну. Лили стряхнула сандалии на песок, как на пол, и стала карабкаться на дюну. Урбино следовал за ней. Песок из-под ее изящных ступней сыпался ему на голову, и нельзя сказать, чтобы это ему не нравилось. Пейзаж, открывавшийся ему снизу, стоил любого заката… на редкость стройные ножки, и ничего больше (в смысле под юбкой). Лили была привычней — и легче и быстрей выскочила на вершину. Более тяжелый Урбино потерял полдистанции, увязая в осыпающемся песке, перешел на четвереньки (возможно, и не из-за трудности подъема, сколько из-за желания получше рассмотреть «пейзаж» снизу). Во всяком случае, он еле вскарабкался наверх, запыхавшийся и потный, чтобы убедиться, что и это того стоило. Солнце как раз клонилось к горизонту, непомерно разрастаясь и пунцовея по мере приближения к касанию. И вдруг, когда это случилось, стало сплющиваться и стремительно тонуть. — Странно, что море не шипит, — изрек Урбино давно открытую им фразочку. — Меня тоже это каждый раз удивляет, — мгновенно согласилась Лили. Солнце совсем погрузилось, и верхний его сегмент вытягивался, все более напоминая плывущий на горизонте корабль, светящийся иллюминаторами. — Вот судно, которое тоже идет ко дну. — «Урбино, не говори красиво», — усмехнулся он про себя. — Завтра оно вернется со стороны залива. — Почему вы так уверены? — Я каждое утро его встречаю! — Странно, — сказал он, — я вдруг подумал, что за жизнь свою видел гораздо больше закатов, чем рассветов… А их ведь должно быть поровну? — Не надо так уж пессимистично. Просто вы горожанин и поэт. — На что мне здесь обидеться? — кокетничал Урбино. — Пока не на что. Просто вы, скорее всего, сова. — Скорее всего. А вы? — А я жаворонок. — Значит, мы разные птицы! — вздохнул Урбино. — Зато солнце для нас одно… — Лили делилась закатом как собственностью. — Смотрите, слева вверху — Луна! Не правда ли, хорошо? — Не то слово. Хотите в тему? — Хочу. Урбино вдохнул поглубже, сосредоточил свой взгляд на последней, не слепящей уже алой полоске и начал: Закат не ведал, как он красен был, Морская гладь не для себя серела, Не видел ветер, как он гладь рябил, И дерево на это не смотрело. Они стояли, в ночь заточены, Незримы для себя, горя, играя, Ни звуковой, ни световой волны Не разгадав, но ими обладая. Не знало небо, что луна взошла, Что солнце скрылось. Темнота густела. |