Онлайн книга «Вопрос на десять баллов»
|
– Какой? – Сам знаешь какой. Буржуазного дрочилова. Можешь называть себя социалистом, но, в конце концов, ты всего лишь один из тех карьеристов, которые всегда готовы повалиться на спину и подставить свое пузико, чтобы его почесало так называемое высшее общество. – Неправда! – Правда! Тайный тори! – Сталинистка! – Классовый предатель! – Сноб! – Сноб-извращенец! Прото-яппи! – Не могла бы ты убрать свой «Доктор Мартенс» с моего одеяла? – Боишься, что я испорчу эту тончайшую ткань? – Но она опускает ноги, затем пододвигается ко мне и в знак примирения чокается со мной бокалом теплого пива. – Почему у тебя каркас кровати стоит за шкафом? – интересуется Ребекка. – Я собирался, знаешь ли, переделать кровать в футон. – Футон, говоришь? Знаешь, что я скажу тебе, Брайан: матрас на полу нельзя футоном назвать. – Почти как хокку, – говорю я. – Сколько слогов в хокку? Ответ на этот вопрос я знаю: – Семнадцать, три строчки, пять-семь-пять. Ребекка задумывается примерно на секунду, потом выдает: Матрас на полу Нельзя футоном назвать — Завоняет он. Затем она начинает пить, но прерывается, чтобы сплюнуть крошку табака «Золотая Виргиния», прилипшую к ее губе, и этот жест такой невероятно крутой и томный, что я начинаю коситься на губы Ребекки – вдруг она еще раз так сделает. Она перехватывает мой взгляд, и я бормочу: – Как отпраздновала Рождество? – Мы не празднуем Рождество, мы же евреи, мы убили Христа, ты что, забыл? – Тогда как ты отгуляла, как это называется, Пейсах? – Ханука. Мы и ее не празднуем. Для человека, который представляет наше славное учебное заведение в «Университетском вызове», ты, Брайан Джексон, удивительно невежествен. Сколько раз я могу повторять тебе, что мы – социалисты-антисионисты – неортодоксальные евреи Глазго. – Звучит не очень весело. – Поверь мне, ничего веселого в этом нет. Как думаешь, почему я здесь, с тобой? Думаю, самое время попробовать себя в еврейском юморе. – Как чего… Рождество-шмождество! – Что? – Ничего. Ребекка какое-то время пристально изучает меня, затем слегка улыбается: – Антисемит. Я улыбаюсь ей в ответ. Я вдруг чувствую, что Ребекка Эпштейн кажется очень привлекательной, и мне хочется протянуть ей руку дружбы. Идея приходит в голову мгновенно. – Да, кстати, вспомнил, у меня есть для тебя подарок. Поздравляю с Ханукой! Это отвергнутый Алисой альбом Джони Митчелл. Чек я потерял. Ребекка вопросительно смотрит на меня: – Это мне? – Угу. – Ты уверен? —спрашивает она, словно пограничник с восточноевропейского пропускного пункта, заподозривший, что мой паспорт может быть поддельным. – На все сто. Она берет пластинку двумя пальцами и надрывает обертку: – Джони Митчелл? – Угу. Знаешь такую? – Знакома с ее работами. – Значит, пластинка у тебя есть? – Нет-нет. К стыду своему, должна сказать, что нету. – Давай я тебе ее поставлю… Я беру пластинку из ее рук, подхожу к вертушке, снимаю диск «Tears for Fears» и ставлю «Blue», вторую сторону, четвертую песню: «A Case of You», одну из самых проникновенных лирических песен, когда-либо попадавших на винил. После того как мы прослушали весь первый куплет и припев в тишине, я интересуюсь: – Ну, что скажешь? – Прослушав эту песню, я поняла, что у меня сегодня особенный день. – Так она тебе понравилась? – Ну, если быть до конца честной, это не совсем моя музыка, Брайан. – Рано или поздно она тебе понравится. – Хммм, – с сомнением отвечает она. – Значит, ты большой фанат Джони? – Типа того. Честно говоря, я больше по Кейт Буш. – Хммм, оно и видно. – Почему? – Потому что ты, Брайан, и есть человек с глазами ребенка, – говорит она и хихикает в свой пивной бокал. – Хорошо, а ты что слушаешь? – Много чего. «Durutti Column», Марвина Гэя, «The Cocteau Twins», ранние блюзы, «Muddy Waters», «The Cramps», Бесси Смит, «Joy Division», «The New York Dolls», «Sly and the Family Stone», ну и еще всякие ремиксы. Я тебе запишу сборник на кассету – посмотрим, может, удастся отучить тебя от всей этой сраной музыки. Знаешь, Брайан, тебе нужно быть поосторожнее с этими исполнителями собственных песен. В малых дозах они безвредны, но, если слушать их слишком много, у тебя вырастут крошечные рудиментарные груди. – Ну, не нравится тебе подарок – так и скажи… – говорю я, вставая, чтобы сменить пластинку. – Нет! Нет, я оставлю ее себе. Уверена, что со временем я полюблю ее. Большое спасибо, Брайан. Ты поступил как настоящий христианин. Затем она садится рядом со мной, и мы некоторое время сидим молча. Она берет меня за руку, изо всех сил сжимает ее и говорит: – Серьезно – большое спасибо. Десять минут спустя мы лежим в кровати, и та же рука каким-то образом нащупала путь к ее лифчику. Говорят, что личные качества человека совпадают с его политическими убеждениями, и в случае с Ребеккой Эпштейн это правило еще раз подтверждается: поцелуи у нее такие же радикальные, решительные и бескомпромиссные, как и ее политика. Я лежу на спине, а Ребекка вдавливает мою голову в подушку, царапая мои передние зубы своими, но я твердо настроен не упасть лицом в грязь, поэтому тоже тру ее зубы своими – так мы скоро останемся без эмали на зубах, это всего лишь вопрос времени. Сочетание выпивки и угарного газа от калорифера вскружило мне голову, даже заставило немного паниковать, но все равно это весело – как будто ты в школе и тебе надели мешок на голову. Толстый эмульсионный слой помады плотно герметизирует наши рты, так что, когда Ребекка наконец отрывается от моего рта, я почти ожидаю этого хлопка, какой часто звучит в мультиках, когда от чьего-то лица отрывают вантуз. – Ну как, нормально? – спрашивает она. Теперь у Ребекки помада размазана по всему лицу, словно она ела малину. – Отлично, – говорю я, и она снова бросается на меня. У ее губ вкус пивных дрожжей и «Золотой Виргинии», и они пахнут маслянистой помадой. Меня со своей стороны не может не беспокоить тот факт, что недавно я ел рис карри. Может, мне сделать вид, что нужно в туалет, а самому сбегать почистить зубы? Но тогда она поймет, что я почистил зубы из-за нее, а мне не хочется показаться конформистом. Может ли быть несвежее дыхание нонконформистским? Возможно, нет, но если я почищу зубы, она может понять это так, что я хочу, чтобы и она почистила зубы, а я этого вовсе не хочу. На самом деле мне вполне нравится вкус табака, это ощущение курения через посредника. Лучше просто продолжать. Но куда двигаться дальше? Подобно фокуснику, я пытаюсь нашарить под одеждой Ребекки ее спину, но когда я пробую засунуть руку под пиджак, то обнаруживаю, что тот затянут поясом, и двинуться дальше мешает плотно сидящий под пиджаком джемпер. Приходится идти окружным путем, через вырез на джемпере. Я чуть не вывихнул плечо, изгибая руку под прямым углом, как самые способные карманники мира, но мне удается пробиться. Лифчик у Ребекки черный, кружевной и подбит поролоном, что немного удивляет меня, и я на мгновение задумываюсь о политике этого лифчика. Почему он с поролоном? Это ведь слегка нехарактерно для Ребекки. Почему она, как и все остальные, чувствует необходимость соответствовать общепринятым, придуманным мужчинами представлениям о женственности? Почему она обязана придавать своему телу общепринятый «сексуальный» вид, которого не может добиться в реальной жизни ни одна женщина, за исключением разве что Алисы Харбинсон. |