Книга Вопрос на десять баллов, страница 76 – Дэвид Николс

Затем свет снова зажигают, и следует небольшой перерыв, во время которого мы съедаем по большой упаковке орешков в шоколаде, выпиваем по банке «Лилта» и обсуждаем сюрреализм и его взаимоотношения с миром бессознательного. Алиса не фанат всего этого:

– Меня этот фильм оставил равнодушной. Все такое мерзкое и отвратительное. Он даже не вызвал моего эмоционального сочувствия…

– А это и не должно вызывать эмоционального сочувствия или участия в общепринятом смысле. Сюрреализм должен быть странным, нервирующим. Я нахожу это очень эмоциональным, просто мы зачастую переживаем такие эмоции, как беспокойство и отвращение… – Но самое смешное в том, что в отличие от сюрреалистов я хочу добиться от Алисы сочувствия и участия в общепринятом смысле и не хочу вызывать у нее такие эмоции, как беспокойство и отвращение.

Затем свет снова гасят, и экран оживает – начинается «Броненосец „Потемкин“». Я украдкой смотрю на Алису во время знаменитой сцены на одесской лестнице, и она улыбается мне, а я наклоняюсь и целую ее. И слава богу, она тоже целует меня, и это прекрасно. Происходит некоторое столкновение цитрусового и молочного вкусов, потому что она уже перешла на желейные конфеты, а я все еще жую арахис в шоколаде и не могу дать полный вперед. Потому что у меня в зубе мудрости застрял орешек, и мне не хочется, чтобы поцелуи стали слишком жгучими и безумными – вдруг она вытащит орешек. Но, оказывается, не стоило так волноваться, потому что Алиса вскоре отстраняется и шепчет:

– Думаю, нам лучше посмотреть фильм. Мне интересно, что будет с моряками!

И мы продолжаем смотреть «Броненосец „Потемкин“».

Когда мы выходим на улицу, там уже темно, и меня подташнивает от всех этих сладостей и поцелуев, но Алиса берет меня за руку, и мы идем в центр города, с революционным пылом обсуждая Эйзенштейна.

– Его по праву можно назвать отцом современной повествовательной техники в кинематографии, – говорю я, выбравшись наконец из дерьмово-меланхоличного состояния. – Кофе с оладьями? Или в паб? Или ко мне? Или к тебе?

– Извини, не могу, нужно роль учить.

– Может, я проверю тебя? – предлагаю я, хотя что-то мне подсказывает, что я и так в последнее время проверяю Алису по всем параметрам.

– Нет, спасибо, у меня одной лучше получается, – отвечает Алиса, и я с разочарованием понимаю, что мы направляемся к ее общаге и это последняя сцена нашего любовного монтажа на сегодня.

Мы проходим мимо объездной дороги, совсем рядом с автовокзалом. Там кое-что попадается нам на глаза, и мне приходит в голову одна мысль.

– Пошли со мной, это займет всего минуту…

– Что займет?

– Мне пришла в голову одна мысль. Это будет весело, обещаю! – Я чуточку сильнее сжимаю руку Алисы, чтобы она не могла убежать, и мы направляемся к окутанному серыми дизельными выхлопами автовокзалу, к будке «моментального фото».

– Ты что делаешь?

– Просто подумал, что нам нужно сфотографироваться, – говорю я, ища мелочь в карманах.

– Нам вдвоем?

– Угу.

– Господи, да зачем? – удивляется Алиса, вырываясь.

Я крепче сжимаю ее руку.

– Будет сувенир, – отвечаю я, но это неверное слово. «Сувенир», существительное, происходит от французского глагола souvenir,«помнить». – Да просто так, по приколу!

– Ни за что! – отрезает Алиса, и я начинаю ломать голову, как затащить ее в кабинку без помощи пропитанного хлороформом платочка.

– Ну, давай пошли…

– Нет!

– Но почему?

– Потому что я ужасно выгляжу, – отвечает она, хотя на самом деле имеет в виду «потому что ты ужасно выглядишь…».

– Ерунда, ты нормально выглядишь – пошли, будет весело! – говорю я, волоча ее за руку через привокзальную площадь; будет весело, будет весело, будет весело…

Я отодвигаю пропитанную никотином и соляркой оранжевую нейлоновую занавеску, и мы втискиваемся в кабинку, затем следует небольшая веселая возня – это мы регулируем высоту табуретки и прикидываем, как нам сесть. В конце концов Алиса садится ко мне на колено, как на насест, но ей приходится встать, чтобы я смог вытащить из кармана связку ключей и мелочь. Затем она снова садится, но на этот раз – обеими ногами, и обнимает меня за шею. Она сейчас подыгрывает мне, и создается впечатление, будто нам и в самом деле будет весело, поэтому я протягиваю руку и бросаю в щель пятидесятипенсовую монету.

Первый раз вспышка озаряет нас в тот момент, когда я убираю непослушную прядь волос с глаз.

Вторая вспышка застает меня, когда я снимаю очки, втягиваю щеки, надуваю губы и изображаю на лице некое легкомысленное выражение, потому что это будет весело.

Для третьей фотки я избираю расслабленный, добродушный смех, с откинутой головой и раскрытым ртом.

Для номера четыре я целую Алису в щечку.

Мне кажется, проходит несколько часов, пока наши фотки проявляются в чреве автомата. Мы стоим и молча ждем на автовокзале, вдыхая пары солярки и слушая объявления по громкоговорителю. Объявляют отправление автобуса на Дарем в 5:45.

– Была когда-нибудь в Дареме? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она. – А ты?

– Нет. Но хотел бы. Там, говорят, красивый кафедральный собор.

Автобус, урча и отрыгивая выхлопные газы, проезжает мимо нас. Мне хочется броситься под его колеса. Но наконец, с жужжанием и щелканьем, машина выплевывает полоску фотографий, липких от проявителя и пахнущих аммиаком.

Некоторые примитивные племена полагают, что при фотографировании у вас похищается кусочек души, и, глядя на эти фотографии, трудно не согласиться, что в чем-то эти дикари правы. На первом снимке моя рука и волосы закрывают почти все лицо, так что единственное, что видно четко, – это прыщи вокруг уголков рта и огромный толстый пятнистый язык, неприлично вывалившийся изо рта, словно мне только что дали кулаком в щеку. Номер два, «комический мужской персонаж»: возможно, более гротескно-безрадостного вида я не видел в своей жизни, и этот эффект усиливается одним (только одним!) глазом Алисы, который она закатила к небу. Номер три, под названием «смех», ужасно яркий и слишком засвеченный, так что видны спутанные волосы в моей ноздре, собственно нос посреди черного черепа, рот домиком с розовой черепицей, пеньки коренных зубов с серебристо-серыми пломбами и пещера зева. И наконец, кадр номер четыре – я целую Алису раззявленным, как у морского окуня, ртом, а она вся сморщилась и зажмурила глаза.

Как раз подойдет для моего бумажника.

– О боже! – восклицаю я.

– Мило, – безрадостно говорит Алиса.

– Ты какие две выбираешь?

– Ой, мне ничего не надо. Оставь себе как сувенир. – (Вот оно снова, это слово, «сувенир», существительное, от французского глагола souvenir,«помнить».) – Извини, Брай, мне пора бежать. – Именно это она и делает. Убегает от меня.