Книга Лестница на шкаф, страница 71 – Михаил Юдсон

— Смутно, мал был. Голоса слышались. Говорят, многие видят какой-то тоннель и яркий свет…

— Тэк-с. Дальше поехали. Родственников по колену в плену имели? Чего мнетесь, колитесь… Параноиков, шестипалых, сухоруких в роду нет? Оспа привита? Поверим. Образование? Высшее приходское, филоматематик? Сгодится. В артели состояли, старались?

— Нет. Я в науки ушел.

— Но их идеалы разделяете?

— Ну что — одеялы… простите, идеалы… Это так как-то… Истаеванье очей и изныванье души…

В памяти Ильи возник вечно хряпнувший безногий слепой военрук, который говорил в учебном погребе, сидя на мешке с песцовой шерстью: «И это зазря. Не спасемся. Будет Большой Взрыв и один шурф останется от всего этого дела», — и он обводил воспаленными невидящими глазами земляные стены с планами эвакуации.

Видящий расспрашивал тактично, Илья отвечал терпеливо, то послушно кивая, то отрицательно поматывая головой («Один на льдине? Ломом подпоясанный?»). Карлик подпрыгивал рядом и выл:

— Колокол льет, Эфраим, рябым буду! Лажу гонит, а сам шестипалый, небось! Умеющий отводить глаза… Под левенгуком бы его рассмотреть, морду шадровитую! Да огненной дорогой поводить, по уголькам!

— Не жги глазунью, Смотрок, — рассудительно отвечал на это Эфраим-Видящий. — Тут с наскоку нельзя…

— Запретное ввозите — напильники, курево? — вежливо обратился он к Илье. — Лучше сразу сознайтесь, без Дверей Страданий… Ах, не курящий? Тогда, значит, жуете, нюхаете, за губу кладете?

— И тут вынужден разочаровать — не сделал привычки… А что — напильники? — полюбопытствовал Илья.

— Так аразы же, те самые, хуцпырят! Ножи вытачивают по ночам с желобком таким жутким и костяными рукоятками.

— Да вы что!

— А что слышал!.. И это еще ничего, иные обузы жмут. Мне один Страж рассказывал, что они, те самые, не к ночи будь помянуты, вконец охуцпели — уже у себя в Городах-Садах траву по обочинам собирают, чубуки жухрачат и отвар сосут через трубочку — воскуряют… А когда драконы на моей подушке шевелятся — я боюсь того… Глаза велики! Ведь попади к ним в курень, не приведи Лазарь, сортовая махра-самокрутка… Сметут и вырвутся!

Видящий махнул рукой, качнулся в поклоне:

— Спаси нас Семеро! Эх, Борисыч, не горит свеча! Поговорим про Провидение, коснемся — вы-то лично чего у нас забыли и как в наши пенаты залетели: заплутали — а? умышленно — a-штрих? Кривич небось весь? С поджигательскими целями?

— На симпозиум я, — тоскливо ответил Илья, ожидая привычного уже: «На симфо-озиум? В концерт, выходит, на нервах наших да на костях… Щипач, значица, со смыком? Ну, сбацай ему, Смотрок, Десятую Огня — с выводом!»

Но нет, не так было. Видящий сразу как-то подобрался, постучал указательным пальцем правой руки по левой ладони и отчеканил:

— Сопроводиловку вашу попрошу предъявить на свет. Об это самое место. Кто кореш-поручитель?

— Кац-отец… тьфу, в смысле Папа Кац, — сказал Илья, протягивая свой черный паспорт с двуглавой решкой. — Вот тут пробито, что временно допущен…

— Ты нам эту филькину грамоту не суй, — заявил карлик. — Где четвертая печать? А может, ты каким-то макаром подло проник, пнимаешь!

— Так вы, оказывается, кацетник? Из поздних, видимо, из «живых дохляков» — отпетый? — уважительно удивился Видящий. — Кого-нибудь из Контролеров знаете? Сенечку знаете?

— Да я нет… просто с Папиной дочкой вместе учился… он мне паспорт и выправил…

— Фраерман! — пригвоздил карлик-ехидна. — Небитый до поры. Бросается в глаза!

Видящий тем временем провертел в углу паспорта шилом дырку, вдел проволоку, вышел из-за стола, шлепая босыми ногами по расшатанной каменной плитке, подошел к сидящему на корточках Илье и повесил паспорт ему на шею — «Ходи смело, вред!» — поверх почерневшей отцовской серебряной цепи с шестиугольной снежинкой и шипастого Ратмирова опаса на конпляной веревочке, сколько хроно уже хранящего в дикой москвалымской круговерти.

После чего Видящий, он же Эфраим, прошлепал обратно за стол, уселся, как сидел, и объявил официальным голосом:

— Вы рассмотрены. Ваш формуляр скитальца заполнен. За изменениями и дополнениями вы вправе обращаться в «Беседку претензий и недовольств», вот к нему, к тову Родосу…

Карлик, мерзко осклабясь, расшаркался.

— …а засим — всего вам наилучшего, не кашляйте. Увидите своих, так кланяйтесь нашим. Приступай, Смотрок, а то утомился я уже от него, роговицу намозолил.

Карлик хмыкнул, сплюнул точно на рукав Илье — меткач! — и пошел вокруг него вразвалочку.

— Звать меня Родос Меерыч, а в народе, гля, величают меня Глазастый, — говорил он, похлопывая по ладони куском резинового шланга, — и принимаю я у себя в тереме любого вреда безо всякого обеда… Завсегда!

— Встать, тля, гля! — рявкнул он на Илью. — Расселся, чтоб те во сне ослепнуть!.. Ты, парашня, совсем охуцпел? Взять шмотье, выходи на шмон!

Пихаясь шлангом, карлик подогнал Илью к столу, на котором сиротливо стояли кейс с кофром.

— Давай хватай, толстосум, тут тебе рикшов с кулями нет! Всё на своем горбу. Помню, несу это я раз корзину с кочанами… Тащи, алтынник. Ставь сюда, подле меня. — Он пнул ногой кофр. — Вскрывай кожан, сквалыга.

Илья хрустнул ключиком. Родос Меерович, оттолкнув его, погрузил обе ручищи внутрь и принялся потрошить.

— Одежды! — говорил карлик, с проворством покусника вытаскивая, тяня и бросая на пол. — Одеянья, глядь! В глазах рябит… А мы тут в одном бушлате два года ноги греем! Чего косоротишься, дохляк? Прижух, Раздолбай Иваныч?

У Ильи, бывшего буршака — «черешневой фуражки», побагровел, налился кровью старый шрам на лбу — след студенческой дубины.

— Меня зовут Илья Борисович, — разлепив губы, ровно отвечал он.

— Не-а, — загыкал карлик. — Ты — Раздолбай Иваныч Фраерман. РИФ. Такое погоняло я тебе даю.

Видящий за столом засмеялся:

— Называется назвал по имени! Акроним!

— Да ты погляди, — возмущался карлик и вращал глазами. — Еще целку строит, целлакант! Ишь, двенадцатиперстный, вынырнул… Прямо скарабейник какой-то! Натащил навоза…

— Гостинцы привез, — саркастически вставил Видящий.

— Щас рассортируем, — многозначительно пообещал карлушка. — Что в сортир пойдет, а что в чулан… Чего вылупился, глядюка, — буркалы колет? — накинулся он на Илью. — А вкалывать за тебя дядя Рабейну будет? Это тебе не в тростниках…

Видящий засмеялся:

— Обрати внимашку, у него в зрачках мышцы косые — один глаз в Акко, другой раком… Аккомодация!

— Эх ты, тундра-бунда, ссусумань, ресницы отмороженные! Мы из тебя, мистер-клистир, кишка слепая, вылепим профессора-ахулиста, лурьеата мистичкового… Ари-стократ, глядь, ицкатуха, посеребряное брюхо! Возьми аккуратно разложи — тряпки отдельно, стеклярусы отдельно, — снисходительно учил карлик. — Шапку свою самоедскую, малахольную — особо — в меха.