Онлайн книга «Все к лучшему»
|
— А сегодня у нас что? — Вторник. — Ни фига себе, сколько ждать! — Что поделать. Мы сидим в угрюмом молчании, глядя на Мэри Харт, [6] оживленно обсуждающую беременность очередной знаменитости. Я вяло думаю, что Мэри перед съемками лучше бы пить поменьше кофе, а то она уже смахивает на собственную пародию в передаче «Субботним вечером в прямом эфире». [7] — Да, кстати, — произносит Джед спустя несколько минут. — Твой отец здесь. — Что? — Он у тебя в комнате. Я остолбенело таращусь на Джеда. — Что он здесь делает? Джед пожимает плечами. — Он устал. Сказал, что хочет полежать. — И ты вот так просто взял и пустил его ко мне в комнату? — Да что он тебя, ограбит, что ли? Я с трудом поднимаюсь с дивана. — Поверить не могу, что ты его пустил. — Представь себе, — раздражается Джед, — я имел наглость пустить старика отдохнуть в комнате его сына. — Не дави на жалость. Ты его совсем не знаешь. И понятия не имеешь, что он нам сделал. Джед кивает. — Ты прав. Извини. Мне не стоило так говорить. — Он поднимает глаза на меня. — Знаешь, Зак, я своего отца почти не помню. Он умер, когда мне было семь лет. И мне его до сих пор ужасно не хватает, веришь? Когда у моей компании дела пошли в гору, ну, помнишь, когда я разбогател, мне безумно хотелось, чтобы отец был рядом и гордился мной. Без этого все казалось каким-то пустым, бессмысленным. А когда умер Раэль… — Я понимаю, — тихо говорю я. — В общем, все будет хорошо, — с этими словами он отворачивается к телевизору. — Рано или поздно я возьмусь за ум. Не век же пялиться в ящик. Но иногда мне ужасно не хватает отца, понимаешь? Он бы глянул на это безобразие и дал мне пинка, чтобы я наконец оторвал задницу от дивана и занялся делом. Вправил бы мне мозги. — Едва ли мой отец способен хоть кому-то вправить мозги, — замечаю я. — Значит, он такой же неудачник, как и мы, — пожимает плечами Джед. — Подумаешь! Дело-то не в этом. Главное, что вы оба живы. Нам ли с тобой не знать, до чего непредсказуема жизнь и как внезапно она кончается? Первый раз со смерти Раэля Джед заговорил об этом, пусть и не напрямую. — Джед… — Что? — За целый год это первый наш с тобой серьезный разговор. — Вот видишь, твой отец положительно на нас влияет, — ухмыляется Джед, отводит глаза и снова таращится в телевизор. Пятиминутка откровенности закончилась. В моей комнате стоит густая вонь лосьона после бритья и кишечных газов, я, вдохнув эту ядреную смесь, цепенею и с минуту стою столбом на пороге. Норм сидит за моим столом, расстегнув ремень и сняв ботинки, и его пузо трется о край стола, как дирижабль о стенку ангара. Отец склонился над большим помятым блокнотом с потрепанными краями и что-то увлеченно пишет, фальшиво напевая себе под нос. Он меня не видит, а я вглядываюсь в него, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое в его позе, сравнить этого толстяка с тем образом, который отпечатался в моей памяти, когда мне было двенадцать, и понять, почему же при взгляде на него я всегда испытываю такую щемящую тоску и печаль. Но у меня ничего не получается, и я откашливаюсь. — Зак! — восклицает отец, закрывает блокнот и поворачивается на стуле. — Здравствуй, сынок. — Ну и вонь, — я подхожу к окну и распахиваю его. — Тебя самого-то не тошнит? Отец добродушно улыбается. — Что поделать, побочный эффект моей любви к фраппучино. — Что ты здесь делаешь? — Да вот, решил немного поработать, пока тебя ждал. Надеюсь, ты не против? — Вообще-то я не собирался сегодня возвращаться домой. В печальной улыбке Норма мелькает вызов: — Неужели ты думаешь, что после всех этих лет мне трудно подождать несколько лишних часов? Я не хочу садиться, потому что тогда он подумает, что я не против его присутствия, но это единственная поза, в которой жгучая боль в промежности хоть немного утихает, и я сажусь на кровать. — Так чего ты хотел? — интересуюсь я. Норм встает, подтягивает штаны и заправляет выбившуюся клетчатую рубашку. — Я проголодался, — признается он. — Давай сходим поужинать. Я угощаю. — Нет, спасибо, — отказываюсь я. — Я хочу спать. — Ладно тебе, Зак, это же просто ужин. Сущие пустяки. — Ошибаешься, — отрезаю я. Никогда бы не подумал, что голос может подниматься из паха, но сейчас, заговорив чуть громче, я чувствую острую боль именно там. — Это не пустяки. Отнюдь не пустяки. Потому что раньше мы с тобой не ходили в кафе. Никогда в жизни. И никогда не общались, как отец с сыном. И ты не можешь вот так вот взять и свалиться как снег на голову, заявиться на концерт Мэтта, потом припереться ко мне в комнату, рассесться за моим столом как ни в чем не бывало, будто все эти пятнадцать лет мы не расставались и тебе есть до нас дело… Тут мне приходится замолчать, потому что, черт побери, у меня дрожит голос, и я чувствую, как к глазам подступают слезы, а я ни в коем случае не могу допустить, чтобы Норм это видел, потому что тогда он будет прыгать от радости оттого, что ему удалось добиться своего, возгордится, что навел-таки мосты, придет в буйный восторг от самого себя, решит, будто сумел подобрать ко мне ключик. День прошел омерзительно, я на взводе по тысяче разных причин, и меньше всего мне сейчас хочется подкреплять, пусть и невольно, непоколебимую дурацкую уверенность Норма в том, что несколько широких жестов способны исправить отношения, которые по-хорошему надо строить (или восстанавливать) годами. — Ты прав, — соглашается Норм. Он в нерешительности стоит возле кровати, нервно приглаживая жидкие пряди волос. — Это не пустяки. Я не хотел задеть твои чувства. Прошу прощения. — Забудь, — бросаю я, раздраженный собственной реакцией и его примирительным тоном. — Зак, — продолжает Норм. — Я всегда гордился своим умением читать людей и хочу поделиться с тобой тем, что увидел в тебе. — Не стоит. — Ясно как день, что ты на меня злишься. — Да ты экстрасенс! — Я же сказал: ясно как день, — не сдается он. — Но это еще не все. Разумеется, я не всем нравлюсь… — Еще бы. — … так что я знаю, о чем говорю. Ты сердишься на меня, но как-то рассеянно и вяло. Тебя как будто что-то слишком сильно тревожит, и ты не можешь как следует на меня разозлиться. Посмотри на Мэтта, — с восхищением произносит Норм. — Вот уж кто умеет злиться! |