Онлайн книга «Быстрее С.»
|
Летящий в нас раскаленный докрасна снаряд. Время останавливается на вздохе. Ужас впивается мне в горло ледяными пальцами. – Смотри! – хриплю я. Голоса нет. Человек за рулем поворачивает голову вправо вслед за мной. Он делает это слишком медленно. Все вокруг движется слишком медленно – наше авто, дома вокруг, руки Ивана на руле. Как он сможет увернуться, если каждый взмах его ресниц длится целую вечность? Планета слетает с оси. Мы парим в открытом космосе. Меня кидает вправо. – Аааааааа… – выдыхает Иван. В воздухе передо мной танцуют крошечные оглушительные буквы «а». Он яростно крутит руль. Нас несет куда-то влево. На лобовое стекло наваливается медленный, как сонный слон, бесконечный тротуар с клумбами и забором. Все происходит за сотую долю секунды. Иван продолжает выворачивать руль. Сердце прыгает в горле. Еще можно что-то сделать! Еще можно что-то сделать! Можно поставить на паузу и отмотать на тридцать секунд назад! Красное авто наконец догоняет нас и врубается сзади стотонным локомотивом. Рывок, лязг, ремень безопасности рвет меня пополам. Реальность глохнет и обрывается. * * * У самых ног, среди ракушек, виден темный край зарытого ветром в песок камешка. Он протягивает руку, достает из влажного песка этот клад, отряхивает, взвешивает на ладони, ощупывает округлые, отполированные океаном края. Потом встает и направляется к воде. Какое-то время он смотрит на воду. Потом, примерившись, размахивается и бросает камешек в океан. Голыш летит по идеальной траектории и весело отскакивает от воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Дуги, по которым камень соприкасается с водой, становятся все ниже и ниже… Наконец камешек ныряет в волну метрах в пятнадцати от кромки воды. Он улыбается. Наклонившись, он тут же находит следующий камень для броска, ощупывает его, взвешивает на ладони. У него было достаточно времени, чтобы научиться правильно бросать в воду камешки. 13 Голова набита старой матрасной ватой. Звуки доносятся издалека, словно кто-то крутит ручку радиоприемника. Тело чужое. Тяжелое. Я тряпичная кукла в картонной коробке. Чьи-то руки тащат меня наружу, вверх, делают больно. Темнота. Битое стекло драгоценностями рассыпано по асфальту. Фонарь над головой слишком яркий. Черт, почему так больно в груди? – Давай, вот сюда. Аккуратненько. Сейчас все будет хорошо. Иван опускает меня на асфальт. Темнота. Кто-то тянет веко вверх, слепит фонариком, потом тянет вверх другое веко. Я лежу на чем-то жестком и мягком одновременно. – …в Склифосовского… – произносит чужой голос. В районе локтевого сгиба появляется прохладная игла. Тело становится мягким. Мятным. Податливым. Темнота. 14 Почему общественные туалеты, большая часть станций метро и больничные коридоры отделаны одинаковым унылым белым кафелем? Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами. На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров. Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров. В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо. Но крови нет. Интересно, это хорошо? Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность… Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей. Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу! Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами? Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице! Потерять равновесие мне не дает Иван. – Стой! Куда? Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом. – Сдурела?! – Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги… – С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте! Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин. – Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом. – Тебе рентген делали только что. Не помнишь? Ничего не помню. – Твою мать! – Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит. Нет, не стошнит… Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка. – Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел! – Что видел? – Все видел! Я не понимаю. Ничего не понимаю. – Молодой человек, будьте добры! – раздается голос откуда-то сверху. Ивана оттесняет человек с внешностью Николая Угодника. Святой в белом халате смотрит на меня сверху вниз, весело подмигивает, и произносит: – Ну здорово, рыжая! А ты у нас живучая! 15 Утро… День… Вечер… – Тебе когда-нибудь снились вещие сны? Ночь… Опять утро… Оранжевые апельсины на тумбочке. Лилии в вазе на столике напротив кровати. Все детали так ярки, так отчетливы, так нереальны… Словно невидимый фотограф пропустил их сквозь фильтры «Инстраграма»… Мой телефон трезвонит. Снова и снова. |