Книга Жестокая любовь государя, страница 28 – Евгений Сухов

Сам царь, казалось, опьянел от увиденного, громко смеялся и все орал:

— Еще!.. Еще!.. Кидай выше! Бросай!

Монеты походили на сорвавшиеся с неба звезды, сыпались непрестанно, превратившись из тоненьких ручейков в шумящую, словно водопад, реку серебра. И когда эта забава наскучила Ивану, он оборвал смех и, погладив тонкую лоснящуюся шею аргамака, сказал:

— Все! Хватит! К невесте ехать нужно. Заждалась уже меня любава.

Царь в сопровождении двух сотен всадников отъехал со двора, а следом длинным поездом потянулись сани, в которых, удобно разместившись на перинах, ехали бояре да окольничие.

— Дорогу царю! Освободить дорогу! — впереди всех спешили рынды и не шибко расторопных заставляли нагайками сбежать в сторонку.

Улица была залита огненным свечением. Сухие поленницы ярко полыхали, трещали оружейными выстрелами и, словно пули, во все стороны разбрасывали жалящие искры.

— Дорогу великому князю и государю всея Руси самодержцу Ивану Васильевичу!

Все сильнее звучали литавры, все веселее пели суренки; кто-то из стряпчих громыхал цепями, слышалось скрежетание и лязг железа.

Длинной вереницей к дому Анастасии Романовны потянулся и черный люд.

Царя ждали за воротами каравайщик с хлебом, свечники с фонарями и отовсюду — ропот боярской челяди:

— Милости просим, батюшка-царь. Милости просим. Невестушка-лебедушка заждалась.

У ворот встречали царя люди чином поболее, и кафтаны на них понаряднее, золотом шитые.

Иван Васильевич проезжал не останавливаясь и только в самом дворе спешился, разглядев среди встречающих Григория Юрьевича.

Трижды большим поклоном поприветствовали родители великого гостя, согнулся однажды и Иван.

— Проходи, государь, милости просим!

И бояре, подхватив под руки царя, повели его в дом.

Посторонних на боярский двор не пускали, государевы рынды с бердышами на плечах и высоко приподняв подбородки расхаживали по двору. Иногда кто-нибудь нерадивый особенно близко подступал к воротам, и тогда можно было услышать грозный предостерегающий крик от караульщиков:

— Куда прешь, нелегкая! Сказано — назад! А ну со двора, а то я тебя сейчас бердышом потороплю!

Незваный гость отступал глубоко в толпу и через головы собравшихся силился рассмотреть — что же делается у крыльца и под окном.

Запрет караульщиков не распространялся только на детишек, которые облепили окна и, дружно галдя, пересказывали, что творится в горнице:

— Царь за стол сел!

За воротами новость тут же подхватили, и она убежала далеко в толпу:

— Сел царь!..

А детишки уже говорили далее:

— Царю Ивану и невесте Анастасии сваха гребнем волосы чешет… Соболей вокруг голов обносят.

И снова эхо за вратами:

— Соболей обносят!

— Дружка платки на блюдах разносит!

— Новобрачные с места встают!

Это услышали и рынды, стоящие в карауле у дверей, и, придавая голосу грозу, предостерегли:

— А ну со двора, детина! Куда полез? Царь с крыльца спускается!

Следующий окрик у окон заставил встрепенуться всех:

— Царь с невестой в сени выходят!

Распахнулась дверь, выпустив клубы пара. На порог расторопно выбежали стряпчие, в руках они держали камки [36] и тафты.

Раздавались строгие распоряжения:

— Стели тафты, дурья башка! Стели!.. До самых саней выкладывай, чтобы молодые о снежок не запачкались. Царица здесь пойдет, прочь с дороги! А ты чего замер?! Камки постилай к государеву аргамаку.

Стольники и стряпчие обложили тафтой крыльцо, бросали камки прямо на снег.

Во дворе разом выдохнули: на пороге показался «князь» с «княгинюшкой».

— Царь-батюшка!

— Царь Иван Васильевич!

Иван с Анастасией, подминая легкой поступью тафты, спустились с крыльца. Следом шествовали бояре с боярынями.

— К венчанию царь идет! К собору направился! — доносилось за воротами. — На аргамака своего садится.

Боярыни окружили Анастасию Романовну заботой: поддержали бережно под руки, расправили складочку на шубке. Все на миг замерли, разглядывая царскую невесту. Анастасия действительно была красива: чело украшено жемчужной каймой, на венце яхонты лазоревые и изумруды граненые. Лицо будущей царицы разрумянено: не то от морозца, не то от веселья. Соболья шуба слегка касалась выстланной дорожки, и кто-то из боярышень подхватил край и понес вослед государыне.

Свадебный чин поделился надвое: бояре последовали за Иваном, боярышни за Анастасией.

Сани уже были уложены атласом, на сиденье перина. Поддерживаемая боярышнями, Анастасия взошла на сани.

— Присядь, матушка, здесь тебе удобно будет.

Анастасия села и тотчас утонула в мягком пуху.

— Поспешай! — поторопил возничий лошадь, которая уже успела застояться и застыть, и сейчас она охотно тронулась, предвкушая быструю дорогу.

Сани Анастасии и конь Ивана Васильевича поравнялись у самых ворот, едва не столкнувшись боками, и караульщики, сторонясь, распахнули врата как можно шире, пропуская к венчанию и государя с будущей государыней, и весь свадебный чин.

— Эх, разиня! Вот дурень! Соболей в сани забыл покласть! — завопил Михаил Глинский.

Молодой дружка, напуганный грозным окриком конюшего, с соболями под мышкой выскочил пострелом навстречу к саням и едва успел положить их на возок рядышком с Анастасией. Лошадка уже весело набирала ход, оставляя далеко позади сани многих бояр.

— Княгиня едет! Дорогу! — орал ямщик простуженным и потому хрипастым голосом.

Московиты испуганными птахами разлетались во все стороны и провожали растянувшийся на добрые две версты свадебный поезд, который гремел цепями, стучал в барабаны, орал похабные частушки.

Сани с княжной и государь так вместе и въехали на царский двор, оставляя за воротами на площади свадебный поезд.

А государевы стряпчие под ноги невесте уже стелют ковры, приговаривая:

— Ступай, матушка, ступай, чтобы тебе мягонько было на царском дворе.

Анастасия едва приподняла рукой шубу и наступила на самый край ковра, цепляя острым носком башмака слежавшийся снег, но боярские руки осторожно и бережно подхватили ее, предупредив от падения.

— Ты бы помягче, государыня. Каково же это на царском дворе падать! — И уже тише, явно остерегаясь пришедшей мысли: — Примета дурная перед венчанием-то…

Архангельский собор поджидал великих гостей. Двери его были приветливо распахнуты, и на крыльцо, сопровождаемый архиереями, явился митрополит.