Книга Возвращение в Оксфорд, страница 68 – Дороти Ли Сэйерс

— А разве честно заставлять его оплачивать по чинку?

— Зверски нечестно, — весело ответил лорд Сент-Джордж. — Папаша должен был сам оплатить страховку. Но он как тот старикан из Оттавы [155] — только и умеет, что обличать современные нравы. Если уж на то пошло, а это разве честно: поставишь на лошадь, она придет последней, а платит дядя? И еще за этих маленьких вымогательниц платит дядя — я их всем скопом обзову «мелкими расходами». А дядя ответит: «Да-да, конечно. Марки, телефонные звонки, телеграммы». И тогда я вконец обнаглею и скажу: «Понимаешь, дядя…» Ненавижу, когда фразы начинаются с «понимаешь, дядя». Конца-краю им нет, и непонятно, куда заведут.

— Не думаю, что он станет вас подробно расспрашивать. Вот, смотрите, я аккуратно разложила ваши счета. Может быть, мне выписать чеки, а вы подпишете?

— Буду вам очень признателен. Нет, расспрашивать он не станет. Будет сидеть с безобидным выражением лица и молча меня слушать. Думаю, именно так он и раскалывает преступников. Не самая милая привычка. Вы не видели вексель от Леви? Это в первую очередь. А еще письмо от некого Картрайта. Я у него в Лондоне пару раз подзанял… сколько он пишет? Черт! Не может такого быть! Хотя… Да, похоже, он прав. Еще Арчи Кэмпбелл — мой букмекер — что? Сколько? Этих кляч и выпускать-то не следовало! Так, а это что такое? Как чудесно вы управляетесь с этими бумажками! Давайте подсчитаем все вместе? Если грохнусь в обморок, зовите сестру.

— Я не сильна в арифметике. Лучше проверьте сами. Выглядит не очень правдоподобно, но меньшей суммы у меня не выходит.

— Прибавьте к этому фунтов сто пятьдесят, за ре монт машины, и дайте я посмотрю. Черт! Да что же это?

— Рожа идиота, [156] — не удержалась Гарриет.

— Славный малый этот Шекспир. На каждый случай найдет что-нибудь подходящее. Да, все верно: сумма тянет на «понимаешь, дядя». Конечно, я скоро получу содержание за три месяца вперед, но на это ведь потом жить все каникулы и весь триместр. На каникулы придется поехать домой и быть паинькой, куда еще деваться в таком виде. Папа намекал даже, что хорошо бы я сам заплатил доктору, но я сделал вид, что не понял. А мама винит дядю.

— За что?

— За плохой пример, мол, сам гоняет как бешеный. Он и правда любит разогнаться, но почему-то без печальных последствий.

— Может, он просто хорошо водит?

— Дорогая Гарриет, это жестоко. Не возражаете, если я буду называть вас Гарриет?

— Вообще-то возражаю.

— Но не могу же я говорить «мисс Вэйн» человеку, который знает все страшные тайны моей жизни. Тогда, пожалуй, я буду звать вас «тетя Гарриет». В этом уж точно нет ничего дурного. Вы ведь не откажетесь стать мне названой тетей. Тем более что моя тетушка Мэри погрязла в домашних заботах и ей не до меня, а все тетки по материнской линии — сущие горгоны. Сами видите, я нуждаюсь в поддержке и ощущаю острую нехватку теть.

— Вы не заслужили ни дяди, ни тети, раз так с ними обращаетесь. Послушайте, вы хотите сегодня разделаться со счетами? Не хотите — у меня и другие дела найдутся.

— Хорошо. Вернемся к нашим счетам и ограбим дядю Питера. Диву даюсь, как благотворно вы на ме ня влияете. Непоколебимая верность долгу. Занялись бы вы моим воспитанием, я, глядишь, и испра вился бы.

— Пожалуйста, распишитесь.

— Но вас не уломаешь. Бедный, бедный дядя!

— Вот кончим с вашими счетами, точно будет бедный.

— Я это и имел в виду. Пятьдесят три плюс девятнадцать плюс четыре — да сколько ж можно курить, наверняка половину сигарет прикарманивает мой скаут. Плюс двадцать шесть плюс двенадцать и еще восемь. Девятнадцать, прибавить семь, прибавить два. Сто фунтов корова слизала. Плюс тридцать один плюс четырнадцать. Плюс двенадцать плюс девять плюс шесть. Плюс пять плюс пятнадцать плюс еще три. А что за привидение завелось у вас в Шрусбери?

Гарриет так и подскочила:

— Черт! Вот гадюки! Кто вам сказал?

— Нет, не ваши студентки. Я вообще до них не охотник. Девушки они милые, но какие-то неопрятные. А рассказал мне сегодня сосед по лестнице. Ах да, он ведь велел молчать. А почему молчать-то? Из-за чего сыр-бор?

— Боже мой, их же просили не говорить. Не понимают, что ли, как это вредит колледжу?

— Но это ведь просто розыгрыш?

— Боюсь, что не розыгрыш. Слушайте, если я расскажу вам, зачем молчать, вы пообещаете, что никому не скажете?

— Вы же знаете, за моим языком не уследишь, — честно признался лорд Сент-Джордж. — На меня не очень-то можно положиться.

— А ваш дядя говорит, что можно.

— Дядя Питер? Вот тебе раз! Рехнулся, что ли? Прискорбно видеть, как угасает столь великий ум. Что поделаешь, он немолод… Что вы такая мрачная?

— Это и правда невесело. Мы боимся, что эти безобразия устраивает какая-то сумасшедшая. Причем это не студентка — но, разумеется, студенткам мы этого не говорим, пока не нашли злоумышленницу.

Виконт изумленно воззрился на нее:

— Боже! Как это гадко. Теперь я понял. Само собой, вы не хотите, чтобы об этом болтали. Что ж, даю вам слово не болтать. А если заговорят при мне, постараюсь изобразить полнейшую безучастность. Слушайте, а ведь я, кажется, встречал ваше привидение.

— Встречали?

— Да. Мне тут встретилась особа, которая явно была не в себе. Даже напугала меня. Но я никому об этом не рассказал.

— Расскажите мне. Когда это было?

— В конце прошлого триместра. Я был совсем на мели и поспорил с одним малым, что проникну в Шрусбери… — Тут он остановился и взглянул на нее с улыбкой, от которой Гарриет стало не по себе: она привыкла видеть эту улыбку на другом лице. — Что вы об этом знаете?

— Если вы о том лазе через стену, у ректор ской калитки, то там теперь будут шипы. Страшные и ужасные.

— А, так вы все знаете. Сказать по правде, ночь была вовсе не чудная — полнолуние и так далее, — но это был последний шанс получить десять фунтов, так что я полез на стену. Там внизу у вас что-то вроде сада.