Онлайн книга «В каждом молчании своя истерика»
– Можешь сделать мне одну вещь? – лежа в кровати, спросила меня Фортуна, пока я вытирал ее волосы. – Какую? – Приятную. Спой мне песню. – Тебе нет, твоему животу спою. Я прильнул губами к ее теплой коже и начал петь Happy Birthday. – День рождения еще не скоро. Другие песни в репертуаре имеются? – спросила она меня сквозь смех. – Нет, могу еще на трубе, – начал я выдувать пузыри чмокающих звуков в ее кожу, как это обычно делают малышам. И тогда смех ее стал звонче и вышел за все рамки приличия. Но я был настроен решительно, мои губы двинулись ниже – целовать ее бедра, где пальцы уже аккомпанировали легкими прикосновениями. – Сколько у тебя пальцев, – все еще пребывала Фортуна в неком сумасшествии. – С утра было десять. – Это не вопрос, у всех десять, а у тебя вроде как сразу сто, стоит только тебе прикоснуться. – Стоит-стоит, даже не сомневайся. Какие у тебя холодные щеки, – нащупал я руками ее ягодицы. – Согрей. Если летом я страстная телятина на вертеле твоей любви, которую можно есть сырой, то зимой – замороженный полуфабрикат, что требует специй и жара для обретения вкуса. – Мне и зимой и летом вкусно. – Что ты там рассматриваешь? – подняла она голову, чтобы взглядом найти мою, потерянную уже несколько лет назад в ее заповеднике любви. – Изучаю ландшафт. Хочу составить карту, контурную, твоих достопримечательностей: впадин, холмов долин, родинок. – Почему контурную? – Чтобы раскрашивать тяжелыми одинокими вечерами, – будто услышав меня, прошила наш вечер энергосберегающая лампочка луны. Комната наполнилась очертаниями предметов, которые прислушивались к мелодии, наполнявшей комнату, Back to Black Эмми Уайнхаус. – Я хочу станцевать под эту мелодию когда-нибудь голой, – вдруг подняла она вертикально одну ногу из под одеяла, словно это была ракета, готовая к старту. – Для меня? – Нет, ты не заслужил еще. – А для кого? – Для себя, – согнула она ее в колене. – А ты, значит, заслуживаешь? – Заслужу, надеюсь, если самокритичность не одолеет или скромность. – И станешь заслуженной артисткой нашей спальни. – Нет, бери выше, нашей независимой республики на улице Марата дома 201 квартиры 4. Мы создадим государство только для двоих. В котором больше никто не сможет получить гражданство. В котором никто не будет нам указывать, как жить, с кем жить, зачем жить, никто не будет нас доставать. Кроме наших детей, – выпустила еще один шарик радужной фантазии Фортуна. – Кто же будет президентом? – Ты. – Согласен. А гимн? Стране нужен гимн. – Love Me Tender, – произнесла Фортуна, пока моя шея жадно целовала ее губы. – Есть только одно неудобство в этом проекте – не выйти из дома без визы. Я не смогу так долго. – Ничего. Со мною ты быстро научишься выходить из себя. * * * Во сне звонил телефон. – Привет. Что делаешь? – Сижу на работе, пью шампанское. – Я бы тоже хотел так работать. – Ты не сможешь. – Почему? – У тебя совесть. Начнешь открывать бутылку, разбудишь. – Мне надо с тобой серьезно поговорить, – сказал он таинственно в трубку. – О каком серьезном разговоре может быть речь, если ты даже не материшься? – Я-то? – усмехнулся в трубку Антонио и замолк. Я знал содержание этой тишины. Когда действительно накопилось, мы все больше затыкаем смысла между строк, не произнесенных вовремя, даже молчание не лезет в эту бездну, оттого мы молчим так громко, что не перекричать. Я слышал, как дышит его голос. – Так серьезно поговорить или помолчать? – открыл я кран, чтобы набрать в чайник воды. – Да, я хотел заехать. – Хорошо, во сколько ты будешь? – грел я телефоном ухо. – Так ты дома? – Дома, дома. Позвони мне, как будешь рядом, зайдем вместе в магазин, а то мне нечем тебя угостить. – Жрал, что ли всю ночь? – пошутил он неожиданно. – Или перешел на хлеб и воду? – На чай и сухари. А ты, похоже, пил? – Что, перегар? – Нет, но окно на кухне запотело, – отпарировал я. Мне приятны были неожиданные нашествия Антонио. С его приходом в дом поступала приятная атмосфера доброй дружбы, которой от тебя не нужно было ничего, кроме участия. Найдется немного людей, способных вот так запросто рассказать о своих откровенных сомнениях, вытаскивая из себя то немужское, несмелое, незавидное, которое сидит себе в сердце каждого второго, зная, что его-то точно не выгонят, потому что оно находится под покровительством гордыни. Оно сидит и оплетает оверлоком швы неидеальной любви, то прибавляя ходу, то замирая, чтобы поправить зыбкую нить отношений. Чаще всего Антонио приносил с собой пару бутылок сухого. Хотя алкоголь здесь играл не самую главную роль, он скорее был декорацией, на фоне которой любые отношения могли стать ярче или тривиальнее, вспыхнуть или погаснуть. * * * – Как ты можешь вставать в такую рань? – оголил я свой зрительный нерв и нащупал им в полумраке утра любимую женщину. Она сидела на краю кровати, собирая, словно распустившихся за ночь детей, свои волосы. – Любое, даже самое холодное зимнее утро может спасти кофе, его крепкие объятия, – не обратила она на меня внимание. – Черт, я уже ревную, – жмурился я. В окно дуло яркое морозное солнце. Я снова уткнулся в перину. – Тогда вставай и завари мне чаю. – Нет, к таким подвигам я еще не готов, – бубнил я в подушку. – Ладно. Можешь сделать мне бутерброд? Я страшно голодная, – сказала она и нырнула ко мне под одеяло. – Нет, сначала отнести почистить зубы. – Бутерброд не обещаю, но зубы отнесу, когда они у тебя будут вставные. – Неужели мы сможем так долго вместе? – А почему нет? – Нужна я тебе буду беззубая. Я же не смогу кусаться. – Замерзла да? Да ты вся дрожишь, иди, я согрею тебя, моя дрожайшая, – подтянул я стянутое полом одеяло, чтобы завернуть ее тельце. – Не надо одеяла. Укрой собой. Я послушно заключил ее в свои объятия. – Что чувствуешь? – шепнула она мне. – Легкое землетрясение. – Только это не земля – это чувства, – всхлипнула она, и я увидел, как слезы застеклили ее окна. |