Онлайн книга «Модель»
|
— Тем, что социал-демократия — это стремление людей создавать государство, в котором жить лучше, а социализм — это требование к людям быть послушными государству. — Но мы же жили… — Энн, мы жили с синицами в руках, потому что журавлиное небо от нас скрывали. — Ну хорошо, но ведь был же Брежнев, при котором никакого террора не было, — девочка продолжила правильно демонстрировать мне то, что она знала, о чем говорит; и мне ничего не оставалось, как объяснить ей, что то, что она говорит — она говорит неправильно: — При Брежневе был застой, который мог наступить только в стране, народ которой уничтожен террором. — Почему? — Потому что нормальные люди добровольно на застой не соглашаются. — Так что же, социализм, по-твоему, умер естественной смертью? — Социализм умер неестественной смертью, потому что неестественной была его жизнь. — А почему же у нас не получился капитализм? — Потому что при капитализме есть деньги на все, даже на социализм, а при социализме ни на что, кроме социализма, денег нет. Энн явно задумалась над тем, что я сказал, но привычность взглядов не хотела отпускать эту молодую женщину: — Мой папа, как и все подводники, защищал Родину. — Она была уверена в том, что ее слова верны. И это действительно были верные слова. Правда, она не задумывалась о том, что это были не ее слова, а слова тех, кто очень хотел сделать так, чтобы она думала, что говорить так — это говорить единственно правильно. Это был набор идеологий, не умевших вступать в дискуссию, идеологий, которые могли существовать только в одиночестве. Но разговор шел о ее отце — самом близком для нее человеке; и мне пришлось задуматься о том, как мне объяснить этой девочке то, что ее слова неверны. — Энн, мой папа тоже был военным — ракетчиком; и мы с тобой оба можем гордиться своими родителями, честно выполнявшими свой долг. Но наши отцы управляли самой совершенной военной техникой, а пяти видов колбасы в магазине они не видели, — я говорил спокойно и подбирая свои слова; и слова находились сами собой: — Военное противостояние всему цивилизованному миру — это адреналин вчерашнего дня. Люди — это то, чем они хотят прославиться в истории. Мудрые народы создают культуру, глупые — бомбы. — Но ведь были же те, кто мешал России развиваться. — Энн, весь двадцатый век главной помехой развитию России были не враги из-за границы, а ее собственная власть. И россияне страдали от своей власти больше, чем от всех врагов вместе взятых. — Но ведь войны существуют. А ты говоришь, что воевать нехорошо и неправильно. — Да, девочка, мы живем в таком мире, в котором не всегда правильно поступать хорошо и не всегда хорошо поступать правильно. Но тут уж я ничего не могу поделать. — Ну, а если кто-то захочет захватить нашу страну, что мы будем делать без армии? — Как ты себе представляешь этот захват? — улыбнулся я, несмотря на то, что наш разговор был серьезным. — Ну, например, захватить наши нефтяные месторождения… — Энн, в двадцать первом веке для этого нужны не баллистические ракеты и подводные лодки. Для этого даже танки не нужны. Сейчас перспективные месторождения захватывают через биржу — просто скупают акции и становятся совладельцами. — А территории? — Европа вообще открыла свои границы, и никто никого захватывать не бросился. — А мы — европейцы? — девочка задала мне это вопрос с тайной надеждой в голосе. Надеждой на то, что я отвечу утвердительно. И мне пришлось ее разочаровать. Хотя еще большой вопрос, для кого мой ответ был большим разочарованием — для нее или для меня? — Пока — нет. — А чем мы отличаемся от европейцев? — спросила она; и я задумался, перед тем как сформулировать ответ: — Европейцы не переходят дорогу на красный свет, даже если на дороге нет машин. — И все? — Энн посмотрела на меня удивленно; и мне пришлось задуматься вновь. — Европейцы не могут не улыбнуться, встретившись взглядом с глазами ребенка. — Так, может, они за деньги улыбаются? — Так, может, мы за деньги ругаемся матом в автобусе? — Так что же, по-твоему, армия теперь не нужна никому? — Нужна, Энн, очень нужна. Только совсем другая армия. Сейчас в мире поднимается терроризм, торговля наркотиками, но против них межконтинентальными ракетами и подводными лодками не воюют. Сейчас нужна армия особого, специального назначения. — До этого момента я говорил о том, на понимание чего у меня хватало знаний — на большее у меня знаний не хватало: — И какой она должна быть, должны сказать специалисты. Сказать и стране, власти… — …Все равно ельцинская власть бросила нас, — проговорила Энн, и в ее словах звучала уверенность в том, что сказанное ей было настолько очевидным, что не нуждалось не только в поправках, но даже в комментариях. В ответ я искренне вздохнул: — Это не вина, а беда власти, которой пришлось выбирать: вести страну в современность или оставить ее там, где она находилась. — Так что же, Еайдар, по-твоему, был прав и не делал ошибок? — Энн, Еайдар был прав, хотя, наверное, сделал очень много ошибок, как и всякий, кто идет по новому, неизведанному пути. — Почему ты так думаешь? — Потому что Еайдара ругают многие, но никто не говорит о том, что нужно было делать на месте Еайдара. И потом, у него было мало времени. — Почему? — Потому что еды в стране оставалось на неделю… — …В общем, я поняла: ты за капитализм. — Да. Потому что в наше время ничего, кроме капитализма, кормить людей не может. — Поняла. Я теперь — тоже… — …Какой обла во мне, — прошептала Энн помолчав. И хотя я никогда не считал, что если человек говорит так, что мне не понятно, то он говорит неправильно — все-таки решил уточнить: — А при чем здесь облако? — И она уточнила: — Обла — это не облако. Обла — это облом… |