Книга Что создано под Луной?, страница 23 – Николай Удальцов

Это место служило для того, чтобы не пускать в город.

Потому, что тот, кто увидит и город, и окраину – непременно задумается над тем – где же, все-таки, правда?

А все дело было в том, что и на город, и на пригород одновременно – всего не хватало.

Вернее, не хватало ничего.

Окраина города была попросту нищей, но нищета эта была особого рода.

Это была не безработная бедность, а бедность людей понуждаемых работать без права выбора места работы и места жизни.

Сразу бросалось в глаза, что за корявыми заборами лепились жилища людей, имеющих маленькую зарплату и еще меньшую возможность тратить ее.

И еще – было очевидно, что здесь жили люди без мечты.

Люди, для которых, какой-то непонятный для них, социализм превратился из мечты в повинность.

А потом – и в приговор.

…На веревке, натянутой между посеревших от старости столбов сушились застиранные и перештопанные простыни. По улице без тротуаров проходили, опустив головы, женщины в поношенной одежде и тощие кошки, как и женщины, смотревшие в землю. За дырявыми оградами, на коротких грядках, вперемешку с сорняками, росла картошка с огромной ботвой и мелкая капуста с нетвердыми, распушенными листами.

Такими бывают огороды, за которыми нет времени ухаживать.

– Запустение такое, что, похоже, эти люди давно живут без Божьей помощи, – тихо сказала девушка, нарисованная углем, а Искариот, мельком взглянув по сторонам, но, сразу уловив главное, ответил ей:

– О чем думаешь, когда видишь такие дома? – Крайст внимательно посмотрел в глаза Риоля. – О Герострате…

– Как же вы так живете? – спросила девушка, нарисованная акварелью, у женщины, сидевшей на лавочке у калитки.

Женщина была одета в поношенное, хотя и чистое платье из дешевого сатина неопределенного цвета. Цвет сатина разнообразился когда-то белым, а теперь сероватым от времени горошком.

– Мы хорошо живем, – быстро и, как будто заучено, заговорила женщина, оглядывая девушку, – Очень хорошо живем. Мы всем довольны, – по выражению лица этой женщины было очевидно, что первое, что определяло ее жизнь, была нищета.

Второе – смирение.

– И, что, многие так живут?

– Мы так все живем.

Нам хорошо, и очень, – женщина не смогла сразу подобрать подходящего слова, – …приятно.

Услышав эти слова, девушка, нарисованная акварелью, склонилась к Риолю и тихо и грустно сказала:

Озадаченный Риоль уже хотел направиться дальше, но его остановила, взяв под локоть, девушка, нарисованная углем:

– Подожди, – она посмотрела на Крайста, и тот, кивнув головой, подошел к женщине и поднял над ее головой свою узловатую руку так, что ладонь оказалась прямо над седеющими волосами женщины.

– Бабушка, – девушка, нарисованная углем, присела на корточки перед женщиной, – Может, вы чего-нибудь хотите? Может, мы сможем вам чем-нибудь помочь?

Женщина подняла на разговаривающую с ней девушку, глаза, ставшие наполняться слезами:

– Кто теперь чего-нибудь хочет? Может Сталин, черт бы его побрал, нечестивца, чего-нибудь хочет? А может, нет.

А мы? Ничего мы не хотим и не знаем.

Вот в тринадцатом годе я хотела. По Волге хотела на пароходе проехать. Людей посмотреть хотела. Храмы, церкви посмотреть.

Жениха хотела радовать.

Детей хотела ростить.

– А сейчас у вас есть дети?

– Есть. На заводе работают.

– Может, они чего-нибудь хотят?

– Может, и хотят.

В этот момент Крайст убрал свою руку. – Хотим, – заговорила женщина быстро-быстро, – Хотим коммунизм построить. Хотим, чтобы Сталин долго жил и здоров был. И чтобы все враги народа получили по заслугам смертную свою казнь…

– Где город? – спросил Риоль проходившего мимо мужика, одетого в телогрейку, под которой имелся незнакомый с таким явлением, как химчистка, пиджак, поверх майки с вырезом немереной величины на груди, не скрывавшим даже пупок мужика.

Мужик испуганно замер в неестественной и, в тоже время, глупой позе. Так замирают мастера слова – стукачи и сплетники – неожиданно теряющие дар речи.

– Где город-то? – переповторил вопрос Риоля опешивший и явно перепуганный и Риолем, и словом «город», мужик. В руках у него была пила, а на плече моток провода, – А там, где станция.

– А где станция?

– А там, где дорога.

– А где дорога? – Риоль не отставал от мужика, но мужик, видимо утомленный и испуганный беседой, пошел дальше.

И только отойдя от Риоля и его спутников, он боязливо оглянулся и, видя, что их разделяет приличное расстояние, сплюнул на землю.

– Куда это ты нас привел, Крайст? – притихшие, и даже немного встревожено спросила девушка, скачанная с интернета, – Мы-то думали, что ты приведешь нас в столицу – там ведь всегда происходят главные события – а это какая-то помесь каторги и лепрозория.

– Это не каторга.

– А что?

Риоль испытывал совершенно незнакомое ему чувство.

Этого он не знал даже на совсем незнакомых планетах: к первой растерянности, растерянности, с которой можно было справиться усилием воли и напряжением мысли, прибавилась, неизвестно откуда взявшаяся, стыдность.

– Что происходит? – спросил он Крайста.

– Ничего. Тебе придется к этому привыкнуть.

Больше они никого ни о чем не спрашивали.

Почему-то стало неловко это делать. Риоль хотел спросить Крайста, о том, откуда взялась эта неловкость, но вопрос как-то не складывался, не формировался.

Крайст посмотрел на Риоля и проговорил очень тихо, как всегда отвечал на вопросы, которые ему не задавали:

«Тебе, Крайст, удается отвечать даже на не заданные вопросы», – подумал Риоль.

– Нет ничего бессмысленнее, чем давать ответы до того, как тебя о них попросят, – проговорил Крайст.

– Есть, – толи улыбнувшись, толи поморщившись прореагировал на эти слова Искариот.