Онлайн книга «Свобода»
|
Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки. — И что же я тебе петь должен? «Мурку»? Или ты больше по Пугачевой? — Не, — признался коротышка, — я Пугачеву как раз не очень. Это для баб. Ну, Розенбаум — хорошие песни… — Розенбаум, Вилли Токарев… — Длинный символически плюнул. — Мало я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма. — А ты небось романсы всякие уважаешь? — Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал: Колтрейн, Майлс Дэвис? — Так это, поди, из новых. Хэви-метал. — Мудило ты, — сочувственно сказал длинный. — Колтрейн умер, ты еще под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант. — Ну ты даешь! — неподдельно изумился коротышка. — Джазовый! Вроде Утесова, что ли? Была охота… Тоска зеленая. Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул. — Ладно, все. Кончай базар. Повернулся к Андрюхе: — Детонаторы. Андрюха хлопнул себя по лбу и полез в шкаф. Запалы у него оказались завернуты в мою любимую летнюю футболку. Длинный размотал, посмотрел, завернул опять — и футболка легла в ящик. — Э… — сказал я. — Что? — спросил коротышка. — Нет, ничего. — Складывай, — распорядился длинный, — и тащи в машину. — Я один? — растерялся Андрюха. — Я не подниму… — А вон друган твой тебе подсобит. — Я капканы-то беру, — напомнил коротышка. Длинный с ним посоветовался, ткнув ящик носком модного ботинка: — Войдет? — Куда он денется! — А деньги? — Андрюха сглотнул. — Лучше бы здесь… — Боится, кинем в темноте, — определил коротышка и подморгнул мне по-доброму, словно давний приятель. — А на свету, думает, не сумеем. Длинный медленно опустил пятерню в боковой карман. Но вынул не пистолет — к чему, все еще без каких-либо признаков страха, я почти приготовился, — а небрежный пук зеленых банкнот: десять или пятнадцать. Достоинства со своего места я не различал. — Проверишь? Андрюха помусолил углы, сбился, начал заново. Поискал в бумаге волоски. — Тут не хватает… — Много? — Пять долларов. — Не мелочись, — сказал длинный. Мы погрузили ящик в кузов пикапа. Водитель грыз яблоко и помыкивал, балдея, в такт французской песенке по радио: «Вояж-вояж…» Фары он так и не выключил, не ослабил. Под радиатором, грациозно укрыв хвостом лапы, грелась белая в подпалинах кошка. Гости не попрощались. На выезде машина чиркнула скулой горбатый «Запорожец» без колеса, поставленный на вечный прикол у края площадки, — дверцы у него не запирались, и внутри раздолье было играть детям. Мы следили за ней, пока она не миновала перекресток и не пропала из вида. Стало тихо. — Все? — спросил Андрюха у тишины. — Если ты больше никого не пригласил… — Все. Подумал. Добавил: — Уф… Надо бы выпить. Мне передалось его облегчение — и только теперь пробежал по коже запоздалый холодок. — Может, и надо, — сказал я. — У кого флаг? — Ах да… Под лампой на козырьке подъезда он отделил себе какую-то часть денег и мне вручил остальное. — Что, вовремя? — Не то слово. Раньше, чем я надеялся. — Я же обещал. Ночное окошко от магазина на Тишинке мы нашли заколоченным — пункт упразднили. На Красной Пресне торговали, но когда Андрюха положил на прилавок десятидолларовую купюру, продавщица молча кивнула в направлении двух патрульных, передававших друг другу литровый пакет кефира около побитого автомата для кофе-эспрессо, — запрещено. Андрюха утверждал, что у нас нет причины отчаиваться. Теперь по всему Арбату частные киоски со всякой всячиной — какой-нибудь будет работать и ночью. Покупать там излишне дорого, мы загоним немного зеленых и вернемся сюда по пути домой. Явления гостей нежданных и денег подняли уровень адреналина в крови: об усталости я уже не вспоминал, и ночная прогулка даже радовала меня — тем более, что Андрюха не приставал с разговорами. Я не огорчился, когда выяснилось, что и на Арбат мы пришли зря: прочесали его из конца в конец — палатки, закрытые ставнями, бездействовали. Андрюха выдвинул гипотезу о Смоленском гастрономе: там, не исключено, тоже есть круглосуточная секция. Мы никого не встречали. Кое-где фонари горели через один или не горели совсем; в темном пятне я споткнулся о блок, вынутый из брусчатки, и сильно ушиб колено. Подковылял к близкому ларьку — опереться, пока не уймется боль. И вдруг кто-то спросил у меня спички. На пластмассовой гиперболической тумбе из кафе, раскачивая ногой приотворенную дверь киоска, сидел губастый парень и щелкал выдохшейся зажигалкой. Андрюха бросил ему коробок. — Стережешь? Да ты оставь у себя… Парень поблагодарил. Маялся бы до утра без курева. — Паршиво, — кивнул Андрюха. — И свечка, главное, в палатке потухла… Нет, доллары его не интересовали. Зато он был не прочь поболтать и убить время. Чтобы удержать нас, предложил по банке пива. И тут же они с Андрюхой втянулись в обсуждение сортов баночного. Я благоразумно помалкивал, ибо из банок, за вычетом тех, что применялись в пивных вместо дефицитных кружек, пивал до сих пор только однажды, еще в Олимпиаду, отечественное «Золотое кольцо». После «Тьюборга» с вытирающим лысину толстяком на картинке взяли для сравнения голландского, послабее. Андрюха клонил к тому, что все это, спору нет, неплохо, однако далеко не высшая марка. Действительно, отборное пиво в жестянки не разливают, обязательно в стекло. И перечислил названия. Парень полюбопытствовал, москвичи ли мы и чем занимаемся. Я замялся, почти как Джим Моррисон (известный эпизод, заснятый в Лондонском аэропорту). — Крутимся, — содержательно ответил Андрюха. — Туда-сюда, с переменным успехом. В общем, пивом нас не удивишь… Парень скрылся в палатке и вынес полновесную бутылку «Смирновской». Мы опустились на корточки возле тумбы; со свечкой в центре, бликующей на неотменимых пластиковых стаканчиках — теперь голубых, — очень уютно. Он рассказал, что родом из Удмуртии, а в Москве после армии. Ларьком владеют его кавказские товарищи по оружию. Кореша настоящие, и всем, что им принадлежит, он волен пользоваться свободно, как своим. В доказательство выставил армянский коньяк в подарочной упаковке. Пока он искал на полках эту коробку, подсвечивая спичкой, я заметил в киоске множество самых разнохарактерных предметов вплоть до школьного телескопа-рефлектора на штативе. |