Книга Плясать до смерти, страница 36 – Валерий Попов

— Они что, прямо здесь гадят? — Сима сморщила нос.

У псов забегали глаза. Да, только что по очереди справили нужду. Расхотелось тут ужинать, хотя кое-что привезли. Может вытошнить.

И вдруг свежее дуновение. Распахнулась дверь, и явилась Настька. Свежая, сияющая. Залюбовался. Что значит хорошая жизнь на свежем воздухе! Всем рассеянно кивнула, пребывая приятными мыслями где-то там.

— А. Явилась. Разложи тут! — Жора сунул ей сверток.

Колька ушел на кухню за ней: видно, сидеть с нами в такой обстановке мучительно, лучше скрыться. Донеслись громкий шелест пергамента и даже приятные запахи, увы, не перебившие вонь.

— Откуда это она такая радостная? — Жора проворчал, обращаясь к окружающему пространству, но все же, наверное, ко мне.

— Работу такую нашла!

Правильный ответ.

— Знаю я эту работу! — вмешалась Сима.

Громкое шуршание пергамента прервалось.

— В телевизоре видел ее, — как бы благодушно продолжил Жора. — С хлопцем каким-то лохматым за руки бралась. Самосвалу дорогу перегораживали. Это что — работа такая?!

Жора явно был на стороне самосвала! И Кольки. Умнем сначала первый вопрос.

— А-а-а! — обрадованно вскричал я. — То друг детства ее! Журналист! Наш Дом творчества защищали!

— Друг детства, говоришь? Но детство, я полагал, давно кончилось?! — Жора резко поставил вопрос.

Даже псы вдруг по-щенячьи тявкнули и забились в угол. Робко поглядывая, жалобно скулили: так Жора их испугал. Почему-то именно это взбесило Настьку: выскочила из кухни с поднятыми руками, лоснящимися от жира.

— Ко мне! — крикнула псам, но те лишь злобно оскалили клыки, видно, мало от нее хорошего знали. — Ко… — Тут она словно поперхнулась, вдруг побелела и стала оседать. Мы с Нонной еле ее подхватили, усадили в кресло.

— Это у нее давление резко упало. — Сима поднялась. — Скоро поднимется! Мой вам совет: отдайте на нормальную работу ее! Той же укладчицей на наш кондитерский комбинат. Двадцать тысяч пирожных в день уложит — и нормальным человеком станет! Пойдем, Коля, отсюда!

Коля медленно вышел из кухни, вытирая жирные руки о грудь, потом, распаляя себя, как на сцене, со стуком распахнул дверку шкафа, вывалил скомканную гору рубах и подштанников, стал их раскидывать.

— Грязь эту оставь здесь! — гордо произнесла Сима. Настал и ее звездный час.

Колька затравленно глянул на нас, лихо мотнул чубом и проследовал за мамкой.

— Предатель! — прохрипела Настька. Пришла в себя! Правда, глаза еще «плыли».

— Это кто еще предатель! — откликнулась Сима.

— Ладно! — примиряюще произнес Жора. — Мы-то с тобой все делали правильно! — Тряхнул мне руку, пошел. Взгляд Насти наконец «собрался в кучку», и в нем была ненависть. Ну откуда такая страсть?! Да это же я вроде ей страсти желал?

Удивила и Нонна, от нее такого не ожидал. Вдруг резко вскочила, выбежала на кухню, громко шурша пергаментом, стала заворачивать дефицитную пищу (так я и не увидел ее!). Вручит на выходе бывшим родственникам? Нашла другое решение: громко стукнула крышка «мусорки». Тоже эффектно.

И они должны были это услышать: стук двери раздался чуть позже.

Сильней всех страдали, кажется, псы: сладострастно завыли и, словно сомнамбулы, двинулись к кухне.

— Лежать! — рявкнула Настя, и со стоном и стуком костей они рухнули на пол.

Вот компания какая! Чужаков нет. Все свои.

Ну? Начинаем новую жизнь?

— Нонна!

— Что? — как-то отстраненно отозвалась она.

— Давай.

— Что? — откликнулась глухо.

— Порядок наводи.

— Где?

— Здесь, где же еще?! Посуду давай мой.

Злобно глянув, резко поднялась. И в то же время ею залюбовался: двигается легко! Не то что Настька.

Нонна скрылась, и с кухни пошел грохот посуды. Колотит она ее, что ли? Тоже правильно! Настя притом не сделала ни малейшего поползновения: уборка словно бы ее не касается — «слишком мелко»! Погружена в мысли.

— Настя!

— Что, отец?

— Ты как оказалась здесь?

— В смысле?

— Ну… как узнала?

— А! — злобно произнесла. — Этот! Дозвонился в Елово!

— Настя! Что значит «этот»? Он все же твой муж!

— Вот именно! — ухватилась за слово. — «Все же»!

— Даже если сейчас тебе нравится не он, то и его нельзя с грязью смешивать. Он же тоже человек. А благодаря нашим чувствам и есть пока жизнь на земле!

— Да уж!

— Настя!.. А ты на чем приехала?

— А! — На лице ее снова всплыла та блаженная улыбка, с которой она появилась здесь. — Тимчик довез! На служебной машине. Так мы смеялись с ним, когда ехали!

Если смеялись так, то почему… высадил? Так бы и ехали всю жизнь. Настя уловила это, прокомментировала несколько смущенно:

— Он в Москву уехал! В Москву пригласили его…

— В Москву, — пробормотал я.

Настя вдруг обиделась, резко вскочила, глаза ее засверкали.

— Отец! Я и не рассказываю тебе ничего, потому что бесполезно! Только усмехаешься!

Давно что-то не усмехался.

— Полезно, Настя, полезно. Вот что. — Я тоже поднялся. — Собирай, Настя, манатки свои и поехали отсюда! Давай.

Псы вдруг дружно завыли. Клоуны! Да, ребята, вы не влезаете в вагон! Но откуда они всё знают? Может, они бывшие люди, превратившиеся в собак, поэтому понимают, что с ними сделать хотят? Но не зря же их в псов превратили — наделали бед! Особенно один из них отвратителен: тело круглое, почти без волос, а морда маленькая, острая, злобой вспыхивают желтые глазки. Помесь собаки и свиньи. Гиена. Другой — черный тощий гигант.

— Вот, — показал я на них, — во что, Настя, превратилась твоя жизнь! Был Рикашка, а теперь — это. Давай! Уезжаем.

Оскалив клыки, на меня с рычанием пошли. На Настьку оглянулся: довольна! Королева псов!

— Нет! — гордо вымолвила. Тут внимание переключилось ее. С кухни вместо грохота посуды, все затихающего, пошли уже новые, более ласковые звуки: блям-блям. Пришла волна терпкого «аромата степи».

Настя метнулась туда: вот где для нее главное происходит. Раздался буквально рев:

— Ты что себе позволяешь? «Отыскала»! Это мое!

Потом доносились лишь кряхтенье, сдавленные ругательства. Борьба! Я сидел, откинувшись и прикрыв глаза. Где ты, счастье мое, куда закатилось? Может, как раз уехать мне, раз я всем тут мешаю?

Тут из кухни выплыла Нонна, рухнула на стул. Уступила, стало быть, более сильным рукам? Впрочем, ей это уже неважно: свое она взяла. Давно не видал я такого ее взгляда! Только в самые страшные дни, которые, как я тупо надеялся, уже позади. Вернулось! Глаза мутные и в то же время полные ненависти. Ко мне? Ко всему! Вылечили, едрена мать!