Онлайн книга «Захват Московии»
|
— Это тот немец? — указал мне на пирожки и произнёс громко, как глухому, по складам: — У-го-щай-тесь! — О, спасибо! — Я взял один. — И ты бери, Кроля. После того как мы эту забегаловку потрясли, они поболе мяса класть стали. Кроля тоже взял. Жуя, он внимательно смотрел на меня. — Что? Что такое? — спросил я (не терплю, как все европейцы, прямых долгих взглядов). — Я вот смотрю… ты не родственник ли спортсмену Буммелю?.. Нет?.. Жаль… Ух и сильно с шестом прыгал… — Куда в шестом? — Ну, через перекладину… У меня брат спортом увлекается — так, для себя качается, у него в комнате плакат с Буммелем висел, так ты на него реально похож… Не родня, нет? — Нет, нет, я Боммель, Манфред, Фредя. — А, ну да. Человек в погонах переложил по бумаге оставшиеся пирожки: — Берите! — А обед? Заказать? — спросил я. — Куда? В камеру? — Что за камера? — не понял я. — А это что? — Он указал на угол стены, я заглянул — там был ряд дверей за железными решетками… — Что это, тюрьма? — Меня обдало жаром изнутри и морозом снаружи. — Зачем? Куда я убегаю? Я не хочу! Это есть обезьянник? Кроля, откусывая от пирожка, сказал: — Нет, это мартышник… Посидишь немного, подождёшь Гурам Ильича, а потом он решит… — Какого Ильича? Что они говорят? Что они хотят сделать? — Дайте позвонить в посольство! — Я дернулся к лестнице, но Кроля крепко схватил меня скользкой от жира рукой: — Куда? Стоять! — и, не отпуская, дыша пирожком и глядя исподлобья, навязчиво повторил: — Сказал, подождал час-полчас, пока Майсурадзе придет и решит… Вот, возьми эти пирожки и иди. Там никого нет. Одна шлюшка и Самуил Матвеич. С ними посиди, побухти, таких у вас в Германии нету небось… — Я не боюсь, — по инерции ответил я, хотя очень боялся. Шлюшка — тоже малоприятно — вдруг сифилис? А вот Самуил… Иудей. А они, говорят, иногда на немцев бросаются — после холокоста… — А он опасный? — Кто? Самуилыч? Не, тихий… Да мы права не имеем тебя выпустить, а то пустили бы — зачем ты нам тут? Человек в погонах тоже стал успокаивать: — Камеры чистые, новые, только что ремонт сделали… Если что — стучите! — (Эта реплика привела меня в полный ужас — «если что…»!), а Кроля взял со щита блестящий зловещий ключ и подтолкнул меня к коридору, но вдруг остановил: — Поясок, шнурики есть? — Зачем? — Не положено. — Куда не положено? Но Кроля вместо ответа бесцеремонно задрал на мне свитер, пояса не обнаружил, нагнулся и приподнял штаны — ботинки были на цепких мохнатых цеплялках, без шнурков. Разогнувшись, он немного смущенно объяснил: — Нельзя, понимаешь, чтоб ремешки или шнурики… Повеситься, задушиться… В карманах есть что? — И, не дожидаясь ответа, полез в карманы, вытащил платок, ключ и нашивку. — Опаньки!.. А это что?.. Фашистский знак, гляди! А!.. То была одна из нашивок, которыми меня снабдил Фрол. — Это нет… не фашисты… так, игра… Фрол в кафе давал. Они рассматривали нашивку. — Видите, написано «Grammatik macht frei», «грамматика делает свободным»! Это такая партия… там всякие эдакие… — Лимоновцы? Нацболы? — сказал дежурный, а Кроля спросил: — Где эта партия? Здесь, что ли? Или у вас, в Фашистии? — Нет, они тут, около Мавзолея, избили… чистый язык… борьба… — Отдам полковнику — пусть разбирается, — решил Кроля и указал мне рукой: — Так, вперед пошли! Он вразвалку повёл меня к камере с номером «3». Покопавшись в двери ключом, толчком открыл её. Оттуда пахнуло запахом свежей краски, что немного успокоило. Ничего не оставалось, как входить-войти. В большой свежеокрашенной зелёным комнате с окнами в решетках стоял стол, по бокам — две скамьи, вделаны в стены. На одной — аппетитная женщина: в яркой помаде, большеротая, с пухлой грудью, в чем-то ярком и коротком, полные коленки изрядно вылезают наружу. Напротив величественно громоздился старик в берете, с синяком под глазом. — Здравствуйте, я немец, Манфред, учу русского, стажировка… Баба равнодушно скользнула по мне, но заинтересованно остановилась на свёртке: — Что там? — а старик отозвался: — И не старайтесь! Наш язык не поддается дрессировке, как и наш народ! — Во, завёл шарманку… — Женщина досадливо поморщилась, взяла пирожок. Старик тоже потянулся было к пирожку, но она ловко забрала себе и второй: — Тебя сейчас выпустят, а мне сидеть еще до хер знает сколького… — Извольте. Вы не женщина, а баба. Правильно говорят — хамунизм мы построили, а до всего остального руки не дошли… От старика шёл легкий винный запах. Я решил сесть к бабе, но и от неё тянуло спиртным. — Меня зовут Манфред, Фредя. А вас? — А меня — Земфира… А вообще — Алка. — Не понял, — сказал я. Старик злорадостно уточнил: — Земфира — это рабочий псевдоним, знаете ли, как у Ульянова — Ленин, у Бронштейна — Троцкий… Активно прожевывая кусок — грудь ходила валунами, — Алка махнула на него пирожком: — Да замолк, дай спокойно пожрать! Они все постоянно употребляют совершенный вид прошедшего времени: «Сделал! Сел! Встал! Принес! Замолк!» Есть в этом что-то очень неприятное, фамильярное, грубое, наглое… И интонации голоса при этом такие… недружественные… грубые… язык — зеркало социума… Алка, дожевав пирожок, поинтересовалась: — Сигарет, случайно, нет? — Нет, не курю. — Я слыхала, у вас в Европе никто уже почти не курит? — Да, мало кто. Она вытерла пальцы о юбку: — За что тебя? Драка? — Нет, какое!.. Регистрация не была. — А, в рейд попал? — Нет, в бюро. Там началась всякая, такая… катава-силия… Бухты-барханы… — Чего? — Шум-шмум. — Я вспомнил шофера. — Разговоры, карточки… Зачем фотоаппарат, кассеты… — И всё? Отпустят, — уверенно сказала она. — Проверят и выгонят. У меня тоже прописка просрочена, вот менты и выловили… — И что делали? Она подкинула снизу груди: — Ничего. Сижу, жду, когда бабло подвезут. Сестра должна приехать к вечеру из Холмогор, бабки привезти, чтоб этим проклятым гадам пасть заткнуть… А пока вот с утра посадили… до денег, сказали, будешь сидеть… |