Онлайн книга «Толмач»
|
вероисповедание: иудей В приемной он восседал отдельно от курдов и что-то негромко, но с жаром говорил мрачному худому типу в дешевой кожанке, сидящему рядом; тот меланхолично хохлился, оглядываясь вокруг: – Ну, ты прикинь, Максимка: десять тракторов по двести пятьдесят тысяч гринов каждый. А мне от сделки – шестнадцать процентов. Сколько это выходит, режешь? Я прервал его вычисления: – Добрый день! Я ваш переводчик. Буду помогать во время интервью. Вы Рукавица? – Да, да, я! Очень рад! – расплылся Рукавица и протянул пухлую мягкую теплую большую ладонь. Его приятель тоже нехотя вытащил из кармана свою ледяную лопаточку: – Максимка. – Вы вместе?.. – удивился я. – У вас тоже интервью? – Нет, мы не вместе, мы тут познакомились, в лагере… А интервью у него завтра, – ответил за него Рукавица, расстегивая пуговицы бежевого верблюжьего пальто-колокола. – Ну и топят у вас! У нас даже у мэра в кабинете так не топят, как тут. – Где это? – А в Одессе-маме. Слыхали про такой городок?.. Вот в нем самом. Я мэра хорошо знаю. С детства. Максимка скептически посмотрел на него, но ничего не сказал. – Ну, ты сиди тут, а я пошел. Куда?.. – спросил Рукавица. – Сюда, на фото и отпечатки. А Максимка, косо и коротко посмотрев ему вслед, напутствовал: – Давай. Большому кораблю – большая торпеда… Приближаясь к музгостиной, я слышал из коридора, как Зигги учит д-ра Шу: – Нервничает беженец или нет – установить нетрудно. Надо только внимательно на него посмотреть: если лицо блестит от пота, если он крутится и ерзает на стуле, ногами передвигает, если голос у него ходит туда-сюда, если глаза прячет или слишком много болтает, чушь несет – значит, нервничает… – Они все чушь несут, – отвечал д-р Шу, поглаживая плешку. – Или если он часто глаза закрывает – значит, или сосредоточиться хочет, или вообще подсознательно хочет от всего внешнего мира отключиться, избавиться, – продолжал Зигги. – Они все глаза закрывают, – отвечал д-р Шу, теперь ласково поглаживая брюшко. Увидев нас, д-р Шу смутился и поспешил выйти, а Зигги жестом попросил Рукавицу раздеться. Тот со смехом скинул пальто, остался в зеленом полосатом пиджаке и коричневых брюках, дородный и веселый. – А! – удивился он при виде станка для отпечатков. – Как в кино! – Вначале фото. – Подождите, волосы приглажу, негоже так… – И он, по-хозяйски открыв кран и зачерпнув воды, пригладил свои курчавые, но уже с проредью и проседью волосы. – Теперь готов! Можно регистрироваться! Только невесты не видно! – Кто он по профессии? – спросил Зигги, вытаскивая из аппарата фотографию с четырьмя Рукавицами. – Профессия?.. Делец! – гордо сказал Рукавица. – Гешефтман, как у них говорят! Сорок и сорок – рупь сорок. Самая лучшая профессия в мире. Базар копейку любит, а копейка – умного. Как в Азии говорят: су мы – в сумму, сумму – в суму, а дальше все по уму! – Ясно. Мафия, наверно, прижала? – не удивился Зигги. – Нет. Сама жизнь. Все вместе. Бывает, все вместе в такой снежный ком сходится. – Рукавица жестами показал этот снежный ком. – И падает этот ком на тебя, валится, а ты от него – бегом, бегом, как заяц от орла!.. – Ком до комы доводит, – невольно пошутилось у меня. – Вот-вот, именно, до комы! Пока он смеялся, Зигги снимал отпечатки, по одному макая в чернила его короткие мясистые пальцы с узкими полумесяцами ногтей. Из-под рукавов пиджака каждый раз выскакивала на свет божий золотая запонка. Блестели кольца на пальцах, зубы во рту, запонки в манжетах, булавка на шелковом галстуке с алыми цветами. – Что, хорош? – скосил он глаза на галстук. – В Абу-Даби купил. Арабский! А правда, что Америка Афганистан бомбит? – вдруг вспомнил он. – Тут в лагере телевизора нет, а все что-то говорят. – Бомбит. Каждый день налеты делает. – Это они хотят там, на месте, опиум и героин контролировать, вот и залезли, – доверительно перегнулся он ко мне (мы уже сидели за столом). – Может быть. Надо кое-что уточнить. Имя, фамилия, год рождения сходятся? – показал я ему лист с предварительными данными. – Хорошо. Место рождения правильно? – Да. Село Кремидовка. От Одессы недалеко. Возле Куяльницкого лимана. Не бывали?.. Жаль. Места – только душой отдыхать. Рыбкой классной угоститься можно. Мы часто туда на выходные ездим, с дамами. Душа отдыхает, а тело работает… ха-ха-ха… Знаете, пока есть шары в шароварах… Бодрый бобер попер! – Ясно. Какие языки знаете? – Русский главный, мать учительница русского была. Ну и украинский понимаю. Даже белорусский чуть-чуть. Знаете, что это такое – белорусский язык? Это когда в дупель пьяный хохол пытается говорить по-русски! – Он захохотал. Посмеявшись, я вернулся к данным: – Тут стоит «украинец». Это правильно? – Да, батька хохол был, Мыкола. Но дома почти не жил – всю жизнь в сезонниках, строил чего-то… – А откуда тогда в графе «религия» – «иудей»? Он вальяжно расправил полы пиджака, обстоятельно объяснил: – А это мать у меня еврейкой была. В первом лагере спросили, кто я по нации. Я ответил, как есть: отец – хохол, мать – еврейка. А они говорят, что такой нации – «еврей» – нет, что это не нация, а религия. Вот и написали… Хотя синагогу я только издали видел, а в церкви в жизни раза два был – мне в церквях почему-то плохо становится, аллергия на елей или черт его знает на что – на что-то божественное, словом… Я вкратце передал Зигги этот разговор: – Какую нацию писать? По советско-русским и прочим законам он – украинец, по вашим и еврейским – он еврей, раз мать еврейка. Но вы говорите, что такой нации нет. Что же в итоге писать? – Конечно, еврей – это не нация, а религия. Если француз исповедует иудаизм, то он еврей. Перепишите, как есть. А там Тилле разберется. Ну, всё?.. Идите, тут уже новые клиенты ждут. И он жестом пригласил в комнату д-ра Шу, который тихим цоканьем подгонял наголо бритого и бледного от страха китайца, рукой указывая ему, куда идти. – Мерси боку! – подхватил Рукавица пальто. Помедлил, вытащил пузырек духов и прыснул себе на лацканы. – Сейчас порядок. Хотите? Зря! Мы шли по сумрачным серым коридорам. Я слушал какие-то фразы Рукавицы о маркетинге. Он, с его громким смехом, пижонской одеждой, выбритыми брыластыми щеками и сытыми глазами, смотрится как-то нелепо в этих унылых стенах. – А этот, к кому мы идем – мужик как, ничего вообще? – спросил он, наконец умолкнув о маркетинге и серьезно глядя на меня. |