Книга Теряя сына. Испорченное детство, страница 6 – Сюзанна Камата

Где-то пробили невидимые часы. Разговоры постепенно стихли. К микрофону вышел распорядитель в траурной одежде: в черном костюме и черном галстуке. Он произнес обычную вступительную речь – что-то про погоду и про то, как он рад, что мы собрались, несмотря на нашу обычную занятость. Затем немного рассказал о Кикудзи Ямасите. Моего японского хватило, чтобы понять, что он родился в префектуре Токусима и уже умер. Распорядитель представил нам женщину в сером кимоно. Это была вдова художника.

Я задумалась о том, какую роль она играла в жизни своего мужа. Была ли она его натурщицей или только подавала чай? Глубокий поклон и чинно сложенные руки свидетельствовали о ее скромности, но внешность может быть обманчивой, особенно в Японии. Может быть, она и сама пишет картины. Я представила ее в молодости, перед холстом, с распущенными волосами ниже пояса.

Она закончила свою речь, и старики потихоньку потянулись ко входу в галерею. Очень может быть, что кто-то из них учился с Ямаситой в одном классе.

Признаюсь, я плохо разбираюсь в современном японском искусстве. У меня были альбомы с гравюрами Хокусая и Утамаро, портреты гейш и виды Фудзиямы, но я никогда не видела ничего похожего на рисунки Ямаситы. В картинах, висевших на белых стенах, был и гротеск, и сюрреализм. Женщина с лицом гейши, в залитой кровью пижаме (не в кимоно!) сидит в кресле, а за ее спиной парят в воздухе обезглавленные солдаты. Куклы-бунраку смотрят на сидящую у очага престарелую чету, а над всеми ними, среди пузырей, верхом на ястребе летит маленький мальчик.

Позади меня кто-то произнес по-английски, почти без акцента:

– Ему приходилось убивать на войне. Он рисовал свое раскаяние.

Я обернулась и увидела мужчину с бородкой. Он был всего на пару дюймов выше меня. Я подумала, что его кожаный пиджак был бы мне как раз впору. Он стоял так близко, что я почувствовала запах его мыла, сигарет и мятной жевательной резинки.

– Вы говорите по-английски? – спросила я.

– Да. Я жил в Сан-Франциско, когда был студентом.

– Интересуетесь живописью?

– Как и вы. – Он протянул руку с ухоженными ногтями. – Юсукэ Ямасиро.

– Джил Паркер. Приятно познакомиться.

Он внимательно посмотрел на меня, будто хотел запомнить мое лицо. Я не привыкла, чтобы меня так разглядывали, и мне стало неловко, но я выдержала его взгляд. В том доме, где я снимала квартиру, было довольно много неженатых мужчин, но они всегда прятали глаза, когда встречались со мной на лестнице, и не отвечали на мои приветствия. А этот мужчина меня не боялся. Ну, он ведь жил в Соединенных Штатах. Наверно, даже встречался с американками.

Оставшуюся часть выставки мы обошли вместе. Я смотрела, Юсукэ комментировал. Изредка он касался ладонью моих лопаток, направляя меня в нужную сторону. Мне нравилось чувствовать его пальцы на моей спине. Я ненароком дотронулась до его руки. Потом он предложил пойти куда-нибудь выпить кофе. Я согласилась.

Когда Юсукэ спросил, как я оказалась в Японии, я ответила, что из-за Блондель Мэлоун. Мы обе выросли, рисуя сады Южной Каролины, хотя она родилась в девятнадцатом веке. Мэлоун уехала из Колумбии в поисках новых впечатлений, которые можно было бы перенести на холст, а я жила в том же районе, где когда-то жила она, и любила бродить рядом с ее бывшим домом. Я представляла ее на медленном, как улитка, пароходе, плывущем в Иокогаму, и думала, что когда-нибудь тоже буду сидеть в широкополой шляпе перед мольбертом в тени огромной Фудзиямы и рисовать все, что вижу. Как и ей, дети будут приносить мне нарциссы и цветущие ветки вишни. А мужчины будут умолять выйти за них замуж, но я всем буду отказывать во имя искусства.

– Вы и сейчас думаете так же? – спросил Юсукэ. Он сидел напротив меня, свободно закинув руку на спинку дивана. Зубы у него были ослепительно-белые.

– Да нет, пожалуй, – сказала я. – Наверно, было бы неплохо когда-нибудь выйти замуж.

Он задержал свой взгляд на мне еще на секунду, затем положил в кофе кусочек сахара и стал его размешивать.

– Хотелось бы взглянуть на ваши картины. У меня есть небольшая галерея. Возможно, я смог бы устроить вам выставку.

У меня не было столько работ, чтобы хватило на целую выставку, но пару хороших рисунков можно было выбрать. В любом случае, я не собиралась упускать такую возможность.

– Почему бы и нет? Когда?

– Завтра вечером вас устроит?

Я обещала маме Морите подменить одну из ее девушек. Будет нехорошо, если я вдруг откажусь.

– Э… завтра не получится.

– У вас свидание? – Он слегка улыбнулся. – Кем вы работаете? Преподаете английский язык?

Я бы предпочла не рассказывать ему о хостес-клубе. Я знала, как многие мужчины смотрят на женщин, работающих в ночных заведениях. Не хватало только, чтобы он подумал, что я легкого поведения. Но в то же время врать мне тоже не хотелось. Оставалось только надеяться, что пребывание в Америке прибавило его взглядам либеральности. Я рассказала ему о «Ча-ча-клубе».

Он слегка нахмурился, но, посмотрев на меня, улыбнулся.

– Тогда послезавтра?

* * *

Обычно по четвергам в «Ча-ча-клубе» довольно спокойно, но в тот день у нас все столики были заняты.

Мама Морита направила Веронику – красивую филиппинку с глазами газели и мальчишескими бедрами – и меня к столику бизнесменов из международной фармацевтической компании. Галстуки они уже распустили. Было видно, мы не первая гавань, куда они заплыли в этот вечер.

Один из них все время распоряжался – наверное, это был начальник. Он потребовал бутылку «Джека Дэниэлса», которую оставил в баре, и мама Морита принесла ее на лакированном деревянном подносе. Вероника разливала напитки и зажигала сигареты. Затем он приказал принести список песен, и мама Морита подала ему книжку, хотя она лежала на столе прямо у него под носом.

Вся эта суета длилась довольно долго, и я не сразу обратила внимание на хмурого мужчину, сидевшего рядом со мной. Он не курил и почти не пил. Оставив стакан на столе, он молча смотрел, как тают в нем кубики льда.

– Арахис? – Я протянула ему блюдце, чувствуя себя виноватой. Я ведь должна была заботиться о том, чтобы ему не было скучно.

– Нет, спасибо, – ответил он по-английски. – Нет аппетита.

Его дружки к нему особо не лезли. Может, он всегда так себя ведет, и они привыкли. К тому же они были заняты – выбирали песни для караоке. Скоро начнут исполнять.

– Вам здесь не очень нравится? – спросила я.

Он не понял, что я сказала, и я, как могла, повторила свой вопрос по-японски.

– Сегодня у моей дочки день рождения, – сказал он, не отрывая взгляда от стакана.

Я удивилась, почему это так его печалит, и спросила:

– Вы хотели провести этот день с ней?

– Конечно, – сказал он. – Но это невозможно.