Онлайн книга «Взятие Измаила»
|
— приходилось прибегать к каким-нибудь хитростям. Вот приезжает наш домашний доктор, я вижу его в окно — идет усталый, сгорбившись, нахмуренный. Звонок в дверь — и входит, как подменили, бодрый, веселый, шутит. Достает свой железный ящик, иголку, шприц. Анечка реветь, мы с Ларисой Сергеевной еле удерживаем ее, столько в ней силы. Доктор смеется: — Ну-с, кому сегодня делаем укол? Анечка визжит, мотает головой. Доктор: — В кого попаду — тому кричать! И слезы и смех. В другой раз нужно было делать прививку, и Лариса Сергеевна стала щелкать в стороне большими ножницами. Пока Анечка туда смотрела, уже прививка и сделана. Так вот и приходится придумывать что-нибудь каждый раз. Когда я попал в больницу — пришлось лечь на операцию, пустяковую, но все равно мало приятного, — лежал на операционном столе, смотрел, как хирург поднял и держал вымытые эфиром руки вверх, будто собрался молиться, и в голову приходили нерадостные мысли: сейчас вот засну и никогда больше не увижу дочку. И так это показалось чудовищным, что меня всего, до кончиков пальцев, охватила какая-то невероятная жизненная сила, меня даже спросили, что это я улыбаюсь. И как им было объяснить в операционной, что мне стала смешна моя смерть: как же я могу умереть, оставив здесь одну Анечку? Никак не могу. Положили на лицо маску, стали капать хлороформ и считать, а я должен был повторять. — Пятнадцать… Шестнадцать… Повторяю: — Пятнадцать… Шестнадцать… — Двадцать два… — Двадцать два… — Тридцать восемь… Слышу уже откуда-то издалека. А повторить не могу. Сквозь шум в ушах доносится: — Можно начинать! Крикнул с усилием воли: — Тридцать восемь! И провалился куда-то. После операции я не ждал никаких посещений и очень удивился, увидев в больнице Ларису Сергеевну. Она пришла и села на стул рядом с моей кроватью, будто это было совершенно обыкновенно, будто она мне сестра или жена. Мы оба не знали толком, про что говорить, и я стал расспрашивать ее про сына, а она качала головой и сокрушалась, что у него одни кошки-мышки в голове: — Очень он у меня любит всякую живность, всякую дрянь себе домой тащит, такой Костька у меня бестолочь… Через какое-то время я снова стал работать, и наши диктовки возобновились. И вот однажды в суде я увидел Ларису Сергеевну, подошел к ней и, хотя именно в тот момент у меня работы для нее никакой не было, попросил прийти ко мне домой. Она, наверно, что-то почувствовала и ответила, что занята. Я стал упрашивать ее, что это очень срочно. Наконец она согласилась зайти, но только коротко. — Хорошо, хорошо, — обрадовался я, — там совсем немного, одна страничка. Я отправил Матрешу с Анечкой гулять и стоял у окна, ожидая, когда появится из-за угла в начале улицы Лариса Сергеевна. С неба падала легкая сухая крупа — был конец осени. Я пошел в ванную комнату и стал чистить зубы. Чистил, поглядывая в окно, в котором двор был будто присыпан зубным порошком, и сам себе удивлялся — что я хочу от этой женщины, зачем все это? Наконец она пришла и, не снимая шляпы, села, приготовилась писать. Я долго ходил по комнате, не зная, что бы такое продиктовать. Вдруг сказал ей: — Сними шляпу! И опять сам себе удивился: что это со мной? Что я говорю? Почему тыкаю? Лариса Сергеевна покорно отколола булавку, положила шляпу в кресло, распустила волосы. У нее груди были с голубыми прожилками, и левая оказалась больше правой — как у Кати. На ногах были чуть заметные розовые шрамы, а на голове две дырочки, вмятинки — от родильных щипцов. Она смущенно смеялась: — Вот, вытащили. А кто просил? Мы разговаривали мало, но молчание это было какое-то легкое, непринужденное, от него не было больно. Иногда она говорила мне: — Не горбись! И я выпрямлял спину. Мы скрывали наши отношения — не хотелось никаких ненужных разговоров. Лариса Сергеевна по-прежнему приходила ко мне на диктовку, и действительно мы работали, сколько это было необходимо, а потом она еще на какое-то время задерживалась. Я чувствовал в себе потребность что-то для нее сделать, отблагодарить, что ли, преподнес Ларисе Сергеевне небольшой подарок и предложил давать денег, но она отказалась и так посмотрела, что мне стало неудобно. Я стал было больше платить за работу — она хотела вернуть мне лишнюю сумму. Я еле уговорил ее оставить деньги у себя и потратить их хотя бы на сына. — Купи ему что-нибудь, что он давно хотел, игрушку или не знаю что. Лариса Сергеевна коротко ответила: — Баловство. — Вот и побалуй его! Она взяла деньги. У нее был забавный смышленый мальчишка. Я несколько раз заходил к ней, и мы познакомились. Это своему сыну она все время так говорила: — Не горбись! На шкафу у них стояла, держась за ветку, одноглазая белка с общипанным хвостом. И Костя отчего-то был похож на этого зверька. Мальчик для своего возраста был щуплый, мелкий, и в гимназии его, разумеется, третировали, так что он вовсю старался почаще болеть и пореже выходить из дома. Страстью его были животные, комнатка была уставлена клетками с хомячками, морскими свинками, щеглами, но больше всего он любил белых мышей. Лариса Сергеевна свозила его летом в Москву, и там они побывали в цирке. Дуровский аттракцион с мышиной железной дорогой привел его в такой восторг, что Костя бредил теперь мечтой стать дрессировщиком и мастерил на подоконнике крепость из картона и папье-маше. — Что это будет? — спросил я. Костя принялся рассказывать, перебивая сам себя, глотая слова, волнуясь от радости, что кто-то взрослый заинтересовался его жизнью: он, как Дуров, хочет сделать аттракцион с мышами. — Аттракцион «Взятие Измаила»! — выкрикнул он, подражая голосу циркового глашатая. Дрессированные мыши, объяснил он, должны будут перебираться через ров, карабкаться на стены и, взобравшись на башню, тянуть за веревочку, которая опускает турецкий флаг и поднимает русский. Я спросил его: — Но как же ты сделаешь, чтобы мыши тебя слушались? Костя звонко рассмеялся, зияя дыркой во рту — однокашники выбили ему зуб: — Так ведь сыр! Я не понял: — Что сыр? — Там везде будут кусочки сыра! А вы как думали?! Все дело в сыре! На Троицу мы решили вместе сбежать хотя бы на несколько дней из нашей жизни и провести это время вдвоем, никого не стесняясь, ни перед кем ничего не скрывая. Она отвезла сына к своей матери, я оставил Анечку с Матрешей, и мы отправились в Петербург. |