Онлайн книга «Девушки со скромными средствами»
|
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его… И сразу, без паузы, вступала Джоанна: – …и да бегут от лица Его ненавидящие Его! Отец продолжал: – Как рассеивается дым, ты рассей их… А Джоанна уже подхватывала: – …как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия. И так от псалма к псалму, от дня первого до дня тридцать первого, месяц за месяцем, утром и вечером, в мир и в войну; иногда отца сменял молодой викарий – сначала один, потом другой; и, хотя могло показаться, что слова их обращены к пустым скамьям приходской церкви, в истинной вере своей обращали они переложенные на английский мысли сладкопевца Израилева [24] к небесной пастве. В своей комнате в Клубе принцессы Тэкской Джоанна зажгла газовую плитку, поставила на огонь чайник и сказала: – Нет, Молитвенник – замечательная книга. В двадцать восьмом году подготовили новую редакцию, но парламент ее не утвердил. И правильно. – А какое отношение к Молитвеннику имеет парламент? – Как ни странно, это входит в их юрисдикцию. – Все равно, я за развод, – сказала Нэнси. – А какое отношение к разводу имеет Молитвенник? – Ну, не знаю, все это как-то связано со спорами вокруг англиканской церкви… Джоанна не спеша развела сухое молоко водой из-под крана и налила его в две чашки с чаем. Потом она подала одну чашку Нэнси и пододвинула к ней жестяную коробочку с сахарином. Нэнси взяла таблетку сахарина, бросила ее в чай и размешала. Недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о разводе. Джоанна сказала: – Отцу пришлось купить новую мантию, чтобы надевать поверх сутаны, когда он отпевает на похоронах, – он всегда простужается на кладбище. Так что в этом году на лишние талоны рассчитывать не приходится, Нэнси спросила: – Твой отец носит мантию? Значит, он принадлежит к Высокой церкви [25] . Мой-то носит обычное пальто; но он, конечно, простой англиканский священник. * * * С начала июля на протяжении трех недель Николас настойчиво увивался вокруг Селины, но не забывал уделять внимание Джейн и другим знакомым из Клуба принцессы Тэкской. Все, что он видел и слышал, переступая порог Клуба, каким-то странным образом само по себе складывалось в одно вполне определенное ощущение. Невольно вспоминались стихи: Всю силу, юность, пыл неудержимый Сплетем в один клубок нерасторжимый [26] . Пожалуй, думал он, я бы не прочь научить этим стихам Джоанну, а еще лучше провести с ней пару практических занятий. И он наспех записывал эти мимолетные мысли на последних страницах своей рукописи. Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в Клубе. – Расскажи еще что-нибудь, – просил он. И Джейн, повинуясь своему безошибочному чутью, рассказывала именно то, что соответствовало его идеальным представлениям о Клубе. Николас – и не без оснований – видел в этом заведении миниатюрную модель свободного общества, добровольного товарищества, в основе которого лежала объединяющая всех его членов благодатная бедность. Он подметил, что бедность обитательниц Клуба ни в коем случае не уменьшала их жизнелюбия, а скорее, наоборот, стимулировала его. В этом смысле, рассуждал он, между нуждой и бедностью – принципиальная разница. * * * – Полина, ты? – Да-а? – Это Джейн. – Да-а? – У меня есть для тебя новости… А что ты так странно говоришь? – Я отдыхаю. – Спишь, что ли? – Нет, отдыхаю. Я только что от психиатра, он велел отдыхать после сеанса. Я должна полежать. – Я думала, ты уже развязалась со своим психиатром. Что, тебе снова хуже? – Это не тот, это новый. Его нашла мама. Он просто чудо. – Понятно… Я только хотела сказать тебе одну вещь, ты в состоянии слушать? Помнишь Николаса Фаррингдона? – Нет, а что? Кто это? – Ну, Николас… помнишь, он был там, на крыше Клуба в последний вечер… Гаити, в хижине… в пальмовой роще, было воскресенье, и все ушли на базар… Эй, ты меня слышишь?.. * * * В то лето сорок пятого Николас довольно быстро пошел дальше умозрительного любования Клубом принцессы Тэкской, в котором ему виделось воплощение этики и эстетики того времени, и вскоре уже спал с Селиной на крыше. Холмы глядят на Марафон, А Марафон – в туман морской, И снится мне прекрасный сон – Свобода Греции родной. Могила персов! Здесь врагу Я покориться не могу! [27] Джоанне не хватает знания жизни, подумал Николас, стоя в один прекрасный вечер в вестибюле Клуба, хотя, с другой стороны, если бы она знала жизнь, она не смогла бы читать эти стихи с такой чувственной, матриархальной силой – в них слышался священный экстаз матери, кормящей грудью небесного младенца. Яблоки осенью, на чердаке, складывают рядами… [28] Стоя в ожидании, он еще долго слышал ее голос. Вестибюль был пуст. Все сидели по разным углам – одни в гостиной, другие в спальнях возле приемника, пытаясь поймать нужную волну. Внезапно где-то наверху один приемник взревел громче других, к нему присоединился второй, третий, и наконец образовался целый хор – и оправданием всему этому шуму и грохоту был голос Уинстона Черчилля. Джоанна замолчала. А приемники, подобно многоголосому синайскому пророку, закричали о том, какая печальная участь ожидает свободолюбивых граждан страны, если на предстоящих выборах они, паче чаяния, проголосуют за лейбористов. Неожиданно приемники начали вкрадчиво увещевать слушателей: – Неужели мы позволим, чтобы скромные исполнители… Тут приемники резко сменили тональность и взревели: – …на наших глазах превратились… И задумчиво, грустно добавили: – …в правителей?… |