Книга Нюма, Самвел и собачка Точка, страница 41 – Илья Штемлер

И вот, решив все эти вопросы, он маялся перед подъездом дома на улице Скороходова. В его руке томились три гвоздики, завернутые в газету «Смена». А взор следил за минутной стрелкой, повергая Нюму в томительное состояние ожидания. В четверть шестого он стеснительно вошел в подъезд… Даже нажимая кнопку звонка, Нюма задавался вопросом — для чего он затеял этот визит? И не шмыгнуть ли обратно в кабину лифта?!

Дверь квартиры приоткрылась, и в проеме показалась моложавая особа в ярком домашнем халате.

— Проходите, проходите! — голос ее прозвучал с уже знакомым кавказским акцентом.

— Я к Жене, — проговорил Нюма и добавил: — К Евгении Фоминичне…

— Знаем, знаем, — кивнула особа.

— Наум?! — прервал ее хрипловатый голос завзятой курильщицы. — Долго ты ко мне добирался. Сорок лет и пятнадцать минут!

— Ну… такая точность, — подхватил смешливую интонацию Нюма. — Так ведь транспорт отвратительно ходит, сама знаешь.

— И цветы принес? — Евгения Фоминична покачала головой.

— Да, вот, — Нюма неуклюже протянул газетный кулек.

— О, сегодня у нас гвоздичный день! — довольным тоном проговорила Евгения Фоминична. — И не знала, что Наум такой ухажер.

— Ты многого не знаешь, — радовался Нюма, что угадал с подношением.

В блеклых глазах Жени вспыхнули голубоватые искорки. Словно магической силой отсылая память Нюмы в далекие пятидесятые годы…

— Если ты, Женя, на пенсии, то я вообще…

— Мафусаил, — подсказала Евгения Фоминична, помогая стянуть куртку с плеч гостя. — Ну, Наум… В костюме ты молодой Мафусаил. Мафусаильчик!

— Правда?! — с детской наивностью Наум похлопал ладонями по накладным карманам серого костюма.

— Особенно мне нравится этот хлястик! — язвила Евгения Фоминична. — Словно наш Мафусаильчик только вернулся из школы.

Лаура громко захохотала.

— Другого у меня нет, — буркнул растерянно Нюма.

— И не надо! — не удержалась Евгения Фоминична. — Глядя на тебя в этом костюме, я чувствую себя школьницей…

Она мягко подхватила локоть гостя и шагнула к дверям своей комнаты.

— Женя, долму давать? — вопросила Лаура.

— Не сразу же! — бросила через плечо Евгения Фоминична. — Кстати, Наум, это Лаура. Она с мужем живет у меня. Приехали из Еревана.

Нюма обернулся и кивнул.

Евгения Фоминична прикрыла за собой дверь и подвела Нюму к креслу. Сама же пристроилась на диване у окна.

Нюма огляделся. Просторная комната была полна добротными надежными вещами — шкаф, кресла, массивный стол на узорных ножках, портьеры, бронзовая люстра с фарфоровыми подвесками, несколько картин в темных рамах, множество старинных вещиц за стеклом горки…

— Наум, Наум… Ты, словно маклер, оценивающий жилплощадь, — засмеялась Евгения Фоминична, — взгляни на меня. Я специально вырядилась в честь нашей встречи.

— Да, да, — Нюма ловил себя на том, что избегает смотреть на хозяйку дома, точно знает о какой-то давней обоюдной вине. — Какое неожиданное имя — Лаура…

— Армяне нередко носят подобные имена… Гамлет, Офеля, Марксэн — Маркс-Энгельс… Я часто бывала там в командировке…

— У меня тоже живет армянин. Самвел. Только он из Азербайджана… Бежал от этого ужаса…

— Вот, вот… И мои так же. Только ее муж — азербайджанец. Они бежали уже из Армении… Просто сумасшедший дом! Соседи требовали, чтобы Сеид отдал им Карабах! Соседи, с которыми годами жили бок о бок. Знаешь, как на Кавказе! Это не то, что у нас. Они там все как братья были. И вдруг… В голове не укладывается…

— Вот, вот… И с Самвелом такая же история, — вздохнул Нюма. — Давно они к тебе приехали?

— В восемьдесят восьмом. Четыре года живут.

— И Самвел в восемьдесят восьмом…

— В год, когда умерла Роза, — произнесла Евгения Фоминична.

— Да, — Нюма пожал плечами.

— А чему ты удивляешься? Мы столько лет были самыми близкими подругами. Хоть и не виделись… институтское братство… не все еще поумирали.

— Да. В восемьдесят восьмом, — уклонился Нюма. — Наша дочь, Фира, сдала ему комнату… Вскоре Роза и умерла.

Они помолчали. Из глубины квартиры слышался стук посуды, шум воды…

— Кажется, нам не очень повезло с дочерьми, — обронила Евгения Фоминична и воскликнула: — Слушай, как ты справился со своей штаниной? Сам зашил? И, кстати, где твоя прелестная собачка? Думала, что ты явишься ко мне с собачкой…

Мягкое лицо Нюмы посырело, словно лежалое тесто. Отчего глаза запали в глазницы. Он втянул воздух и закашлялся…

— Не говори, — сквозь кашель произнес Нюма, — пропала моя собачка.

— Как пропала?

— Так и пропала, — справился с приступом Нюма. — Фира оставила открытой дверь. Точка и выбежала… Я с ума схожу.

— Представляю, — посочувствовала Евгения Фоминична. — И Самуил переживает.

— Какой Самуил? Мой сосед? Он Самвел.

— Самвел, это тот же Самуил.

— Интересно! — удивился Нюма. — Я и не знал.

— Все от вас пошло, — засмеялась Евгения Фоминична.

— Надо сказать Самвелу. Чтобы не задавался, — Нюма развеселился.

Евгения Фоминична, в смехе, откинула голову назад. Нюма видел, как кончик ее носа точно подпрыгивает над подбородком. А бугорок кадычка разглаживает смугловатую кожу шеи совсем молодой женщины. Еще этот бирюзовый костюм с воланами на воротнике удивительно молодил ее сухощавую фигурку. Да и смех — низкий, скачущий — как-то срывал годы, возвращая образ той, давней Жени. О чем, не удержавшись, Нюма и сказал Евгении Фоминичне.

— Не всякий смех, Наум! Ха, ха! — через силу отвечала Евгения Фоминична. — А такой… «Смех-бельканто»…

В комнату заглянула удивленная Лаура. Что, почему-то, еще больше развеселило Евгению Фоминичну и Нюму.

— Лаурочка! — продолжала хохотать хозяйка. — Ты музыкантша… Бывает «смех бельканто»?

— Ну… если у знаменитых певцов, — серьезно ответила Лаура. — Долму давать?

— Давай, давай свою долму-бельканто, — Евгения Фоминична кончиком платка пыталась вытереть тушь у глаз. — Наум, ты не представляешь, Лаура прекрасная стряпуха. Стряпуха-бельканто!

— Ну вас, Женя! Скажете тоже, — махнула рукой Лаура. — Сейчас принесу.

Лаура вышла. А когда вернулась с тарелками и хлебницей, в гостиной слышался негромкий и неторопливый разговор… О том, что скоро лето и Евгения Фоминична переедет на дачу в Комарово. К огорчению, поселок в полном запустении. Некогда пристанище ленинградской интеллигенции, Комарово превратилось в черт знает что. Дачи-погорельцы… Их специально ломают и разрушают какие-то негодяи, чтобы заставить хозяев продать по дешевке. Даже на знаменитую «будку Ахматовой» покушались… На даче стало страшно находиться. Иногда слышны выстрелы. Никакой власти. Милиция трусливая, где-то прячется. В поселке появился какой-то бандюган по фамилии — смешное совпадение — Комаров. Так он, наглец, прямо рядом с обкомовской дачей воздвиг целую крепость из красного камня — с бойницами, башнями, крепостной стеной. И вооружен до зубов, сукин сын. Люди говорят, у бандюгана даже пушка припасена…