Онлайн книга «Каменный мост»
|
– Вознесенская меняла фамилию на Овсяникову, знаете? Выехала в 1972 году на Куусинена, дом 9. – Одна? Там у вас нет имени-отчества мужа? Нет. На Куусинена в базе висела Левина А.С. – где же Овсяников?!! – Оля выехала дальше? Какую квартиру оставила мужу? Вдруг ошиблись бедные родственники… Хотя во всем, что касается квартир и сережек с камнями, бедные родственники не ошибаются – я обреченно позвонил, и грубый голос, гортанный, диковатый, – небось, сдали квартиру черным, сидят на шести сотках, не доковыряешься. – По этому адресу была прописана Вознесенская Ольга Петровна. Вы не слышали это имя? – Я ее муж. Я почуял: взлетает – то, что не происходит ни с кем, происходит с ним, его жизнь нужна, будет вспоминать этот вечер до смерти, вместе со мной. – Я ее муж. Алексей Алексеевич. – Я собираю материалы про семью Ольги Петровны, для музея… Хотел бы с вами встретиться. Несколько вопросов, недолго… Где вам удобно? – Тогда уж давайте в квартире, посмотрите, где Оля… Запишите. Второй этаж, верхняя кнопка, код… Торопился я, уже предчувствуя: напрасно, но радуясь, ошибся – дал свой телефон, но он попросил, нельзя спугнуть, трудно копать одному, и в воскресенье (за два часа до…) Овсяников позвонил: – Саша (какой я тебе на хрен «Саша»?!)? Во-первых (это херня, главное он заготовил для «во-вторых», кому-то позвонил, поделился со своей А.С.Левиной, поворочался ночью), у меня гости приехали из Киева, много народу в квартире… А во-вторых, я так мало знал (ахты, скотина… ах ты…) Я бодро и сочно попротестовал, цепляясь за краешек ногтями. Позвоните когда-нибудь потом, после первого – и через десять дней: – Мы хотели встретиться. Вот он уже мне и грубо ответил: – Это вы хотели. Мне нечего сказать. – Десять минут. В любом месте. Я пришлю за вами машину. Вы можете ничего не рассказывать. Просто послушаете меня и скажете: это правда, а это… – Нет. – У вас будет время поговорить со мной по телефону? – Ему ведь и страшно, и любопытно, что я нарыл… – Мы уже говорим. * * * – Оля жила в квартире бабушки Маргариты Михайловны Вознесенской по прозвищу Муца. Бабушка работала в «Вечерней Москве» (как мать Петровой – Топольская, знакомы?), отец Оли – юрист, он умер. Оля тяжело переживала развод родителей и не хотела видеть отца. – Вы видели другую бабушку – Петрову? – Баба Настя. Высокая согбенная старуха, типа Анны Ахматовой. На фотографиях и портретах маслом просто роскошная женщина. Я знаю, что она познакомилась с мужем в Японии. В Китае? Все говорят, невысокая? С меня ростом, а я сто семьдесят шесть. Вася? Не буйный. Похож на Форреста Гампа. Ежик такой на голове. Образованный, как словарь. Прекрасная память. В шахматы играл блестяще. – Когда вы поженились? – В семьдесят первом. Через полгода развелись. Я уехал работать за границу… – Немного пожили вместе, это было связано с каким-то… конфликтом? – Нет, с моим отъездом. Я уехал за границу на три года, и она должна была приехать ко мне. Но что-то у них там случилось. – Ваша жена… – Очень любила музыку классическую. Малера. Живопись. Глазунова, например. Такая была серьезная… Кем хотела стать? Педагогом, наверное. Мы развелись, и я уехал, и больше отношений не имел. Я старше ее на семь лет. – Вы виделись после развода? (Словно ударившись в темноте обо что-то тяжелое:) – Да. – Говорят, на похоронах за гробом шел муж… – Никакого мужа. Это я. – Отец пришел на похороны? – Да. Да он каждую неделю на кладбище ходил! – Оля красивая? (Вдруг с теплотой:) – Очень… – Как бабушка? – Нет! Другая. – Когда она умерла? – В декабре 1975 года. – Ее смерть была связана с… болезнью? (Очень отрывисто, бегом:) – Да. – Она умирала в институте Склифосовского? – Да, сотрясение мозга (все, пошла давно отработанная ложь, чтоб поскорей закончить). – Травма? Она упала? – Да. С подоконника. – С подоконника? – Да. Мыла окно. Головой о паркет. – А мне говорили про несчастную любовь к какому-то музыканту… – Я не хочу это вспоминать. Извините. Рана очень большая. Все стихло, я всматривался: первые буквы, черты, начинающий обрастать мясом скелет надгробной надписи, оказывается, Алексей Алексеевич Овсяников – мягкое имя – отключился, и ему опять теперь об этом не с кем поговорить. Прозвенел незнакомый номер, Алена сперва издала вопль «счастье/восторг» (там «бух!», «бух!» музыка). – Я пьяная, – сообщила она кукольным баском и завизжала, повалившись, должно быть, на бок, уворачиваясь от веселых рук. – Подожди. – Хлопали двери, шипела вода, крикнула в сторону, сквозь музыку: – Виталик, каким полотенцем можно вытереться? – Шуршало, шелестело, неприятно для уха твердо обо что-то стукал телефон. – Как это здорово, когда в салоне тебя обдергают до шелковистой гладкости… – Алена помурлыкала, где-то улеглась. – Сидишь? В темноте? – И с интонацией испытанной подруги, хранительницы общих секретов: – Ждешь кого? Какая она? Толстенькая? Не грусти там, ми-илый! Я улетаю в Испанию! Тут… С одним тут… нахалом! – И она захохотала, отбиваясь, шлепая кого-то ладонями по голой коже, и в последнее мгновение втиснула: – Пока! Если никто не придет – поработай сам! Почему Овсяников испугался? Его бывшая недолгая жена покончила с собой. Прошло тридцать лет. Ему шестьдесят. Как он живет? Чем? Хочет ли сохранить подольше память о ней. Хочется ли ему получить от меня память побольше, выше и шире, или он боится боли – увеличенная память, как меньшая обувь, может жать, натирать до крови, идешь и плачешь: каждый день; или добавит ему, как выражаются уроды, «светлой грусти» – все зависит от того, с какими картами он вышел из игры, слишком мягкое имя. Хотя, если глянуть по верхам: что хорошего для ОВСЯНИКОВА А.А. в истории – «его юная жена полюбила другого так, что не смогла без него жить». Я постоял среди комнаты, прислушиваясь, и быстро оделся. Гольцман открыл подъездную дверь без «кто?», почти сразу, словно спал поблизости от домофона, ждал у лифта с изуродованным немощью лицом. – Почему не спите? – Я перешагнул у порога две сумки: на дачу? – Плохо себя чувствую. Все в порядке, а как-то тревожно… Не могу заснуть. Александр Наумович, пересижу ночь? Вы ложитесь, я телек на кухне посмотрю… Я приоткрыл окно: машины на Университетском проспекте шумели шершаво, низко, как приземистый зимний ветер. |