Книга Танец мотыльков над сухой землей, страница 20 – Марина Москвина

* * *

— Вот я считаюсь остроумным человеком, — говорил нам Валерий Медведев, автор бестселлера «Баранкин, будь человеком!». — А я родился не таким, совсем не остроумным. Я этот юмор в себе натренировал!

* * *

У Чижикова и Успенского были рядом дачи. Однажды весной они отправились за город, и где-то по дороге Чижиков забыл папку со своими рисунками. Они позвонили в милицию, туда, сюда, к счастью, папку успели подхватить. В милиции сказали, что папка находится у некоего директора школы. Сообщили адрес.

Нашли дом директора, звонят — им открывают, а там в прихожей висит кукла — очень натуральная, с физиологическими подробностями — это кукла «повешенный партизан».

Директор говорит:

— Раздевайтесь.

Они снимают куртки, а вешалка — фаланги, кисти рук человеческих.

«И вот мы входим, — рассказывает Чижиков, — на буфете — большой, склеенный из папье-маше макет кладбища. А он уж пепельницу несет в виде человеческого черепа. Мы с Успенским не выдержали и спрашиваем:

— А почему такая загробная тематика?

Он отвечает нам:

— А потому. Вот вы, Виктор, боитесь смерти?

— Да, — говорю.

— А вы, Эдуард?

— Да, да, — деловито ответил Успенский.

— А я нет! — гордо сказал он. — И таким образом приучаю себя к ее неизбежности.

— Ха-ха-ха, — раздался из кухни смех его жены.

Она варила варенье, как раз внесла и поставила вазочку на стол.

— Это он-то не боится? Вчера у него пятка заболела, видели бы вы, как он бросился со всех ног в поликлинику, в Обнинск! Видали мы таких смельчаков!..»

* * *

В ханты-мансийском автобусе:

— Я ненка, и я скажу прямо: ненцы симпатичнее хантов. Ханты, как я их зову, «тупорылые»!..

* * *

Таксист в Норильске:

— Я вам так скажу — белые ночи в Питере — фуфло по сравнению с нашими белыми ночами!..

* * *

— Ты очень развозишь, когда рассказываешь, — сказала мне Люся.

— А ты, думаешь, не развозишь?

— Я развожу инстинктивно, — объяснила Люся, — чтобы подольше удержать собеседника.

* * *

Лева — мне:

— …Главное, постоянно повторяй вот эту ничего не значащую фразу: «Ой, мне так неудобно, что я вас все время беспокою!» Тогда этим людям, которым ты это будешь талдычить, придется ответить: «Ну что вы, что вы…» Мне мои аспиранты всегда так говорят!

* * *

Ксения Ивановна Золотова, старейший биолог, 98 лет, рассказывала, как она в Ботаническом саду в Адлере растила очень редкое дерево. Внезапно оно зацвело, причем каждый цветок — один пребольшой лепесток, а в середине орех, такой крепкий — ничем его не разобьешь, только пилой можно распилить.

— Потом подул ветер, — она рассказывала, — и все эти лепестки снялись разом с дерева и улетели, как стая белых голубей.

Дерево было единственное, и Ксения Ивановна посадила в землю его орех. Ждала-ждала, через день поливала — ничего! Прошло полтора года. Однажды приходит она поливать свой орех — вдруг видит: пять ростков!!! Пять новых деревьев. Она целую рощу развела.

— …Сейчас там уже ничего нет, — сказала мне Ксения Ивановна. — Прошел сильный ураган и все унес.

* * *

Ксения Ивановна Золотова — приветливо:

— Я вас записываю в телефонную книгу, где одни мертвецы!..

* * *

В автобусе:

— У вас глаза — как у Офелии…

— А кто это?..

* * *

Люся:

— Пришел Пал Иваныч в тельняшке, а на сердце у него была дыра…

* * *

Некоторое время я работала редактором в издательстве «Прогресс». Заведующей редакцией у нас была настоящая черноглазая гречанка, очень колоритная, Мария Игнатьевна Хасхачик. Она изъяснялась высоким слогом древнегреческих трагедий и с огромным пафосом предавала анафеме своих подчиненных, причем по самым прозаическим поводам.

— Я вас проклинаю! — сверкая очами, заявляла Мария Игнатьевна, когда ее что-то не устраивало в работе нашего коллектива.

* * *

Яков Аким:

— Однажды мы были в Большом театре на балете «Кармен» и после спектакля зашли за кулисы — поздравить Майю Плисецкую. Майя подняла ногу, указала на причинное место и сказала: «У меня здесь мозоль».

* * *

Уезжая в дальние страны, в теплые края, Дина Рубина привезла ко мне домой в авоське голову негра из терракоты в натуральную величину, фрагмент скульптуры Родена. Мы водрузили ее на шкаф, и два десятка лет африканец Саймон приветливо парил надо мной и обозревал с высоты окрестности. Когда Дина вернулась на два года из Иерусалима в Москву, я ей притащила — в той же авоське — эту голову на побывку. В доме гостила приятельница.

— Всю ночь за стенкой я слышала незатихающие шаги, — рассказывала потом Динка, — а утром на кухню выскакивает моя гостья, всклокоченная, чуть не плача, и говорит: «Умоляю! Заберите от меня эту ужасную башку!!! Ночь напролет она глядела на меня, не мигая. Я не сомкнула глаз! Сначала я отвернула ее лицом к стенке. Потом накрыла одеялом. Но ощущение, что я в комнате не одна, не покидало меня ни на миг!!!»

Я забрала у них Саймона, и он опять воспарил надо мной, и уж отныне пребудет у меня на шкафу до тех пор, пока светит Солнце и крутится Земля.

* * *

Пишу рекомендации в Федеральную программу поддержки издания книг — по большей части, своим ученикам — и учителям.

— Пишет-пишет, восхваляет, — сочувствует мне Леня. — Одних никто не знает, других уже все забыли.

* * *

В метро подъезжает поезд, а там пассажиры — в черном, мрачные, угрюмые.

Я говорю Лёне:

— Давай подождем следующего?

— А ты что думаешь? — он говорит. — Следующий приедет — там все будут в желтом и оранжевом?

* * *

Захожу в ЦДЛ и показываю удостоверение охраннику. Он молча, удивленно на меня посмотрел и пропустил. Дома я обнаружила, что это был постоянный пропуск на территорию Ваганьковского колумбария. С печатью «Ритуальное обслуживание Ваганьковского кладбища».

* * *

Из Интернета:

«Всем известно, что самый оптимистичный человек на Земле — это Марина Москвина. И каждая ее последующая книга обрастает все новыми и новыми историями…»

«…Или очень хорошо забытыми старыми…» — подхватывает кто-то.

* * *

Пью томатный сок и подозреваю, что он подкис.