Книга Принц приливов, страница 62 – Пэт Конрой

— Какие отношения между отцом и сыном? — поинтересовался я.

Лицо Сьюзен помрачнело. Она тщательно, с трудом строила фразы. Чувствовалось, она взвешивает каждое слово.

— Бернард очень уважает отца, очень гордится отцом и его успехами.

— Они дружат между собой? Ходят на матчи? Играют в парке в догонялки? Возятся на полу в гостиной? Я это имел в виду.

Сьюзен рассмеялась; ее смех был нервозным и натянутым. В разговоре о сыне я затронул нечто важное и, возможно, болезненное для нее.

— Не представляю Герберта возящимся на полу в гостиной. Он — человек серьезный, тонкий. К тому же боится повредить руки; руки для него — это жизнь.

— Лоуэнстайн, а шутить, дурачиться он любит?

Сьюзен помолчала.

— Я поняла ваш вопрос, но не решилась бы назвать Герберта балагуром. Хотите знать, интересно ли Бернарду с отцом? В его нынешнем возрасте, пожалуй, нет. Но с годами Бернард все больше начнет ценить отца.

— Расскажите мне о сыне, — попросил я.

И вновь почувствовал, как Сьюзен закрывается. Вопросы о семье тяготили ее. Этому психиатру было куда привычнее сидеть у себя в офисе и выслушивать чужие проблемы, чем говорить о собственных. Лицо доктора Лоуэнстайн побледнело. Она откинулась назад и прислонилась к кирпичной стене. Сейчас она напоминала женщину с камеи: длинная шея, безупречный профиль. Только фоном служили кирпичи, а не агат.

— Мне трудно описать вам сына, — протяжно вздохнув, сказала она. — У мальчика приятная внешность, но он считает себя некрасивым. Он очень высокий, гораздо выше отца. У него просто громадные для его возраста ступни и черные вьющиеся волосы. Мальчик не слишком разговорчив, особенно со взрослыми. Ученик он средний. Нам пришлось задействовать все доступные каналы, чтобы он попал в Эксетер. Тесты Бернард прошел блестяще, но он ленив и не хочет учиться. Подозреваю, ему нравится расстраивать родителей, получая низкие оценки. Что еще? Сами знаете, Том, с подростками сложно.

— У него бывали срывы, потрясения?

— Нет, — резко произнесла доктор. — Никаких срывов и потрясений. Бернард — совершенно нормальный ребенок. Мы с мужем не вымещаем на нем свое недовольство. Вероятно, мы допустили ошибку: уделяли ему мало времени, когда у него начался переходный возраст. Я это признаю: да, виновата. И отвечаю за последствия.

— Лоуэнстайн, зачем вы мне все это рассказываете?

Сьюзен придвинулась ко мне.

— Видите ли, Том, поскольку сейчас у вас достаточно свободного времени, вы могли бы тренировать Бернарда пару раз в неделю.

— За два года это первая работа, которую мне предлагают.

— Вы согласны?

— А вы обсудили это с Бернардом?

— Зачем?

— Он может и не захотеть тренироваться. И потом, просто из соображений тактичности. А почему бы Герберту не сходить с сыном в Центральный парк и не поиграть в мяч?

— Что вы! — Доктор засмеялась. — Герберт ненавидит спорт. Если бы он узнал, что я ищу сыну тренера, то пришел бы в ярость. Однако Бернард заявил нам, что в любом случае в следующем учебном году будет заниматься футболом. И потом, мне кажется, вы благотворно на него подействуете. Вы ему понравитесь. Он всегда мечтал иметь такого отца: спортивного, любящего шутить и непочтительного к условностям. Бьюсь об заклад, вы не умеете играть на скрипке.

— Просто вы не слышали моих записей. Винго, вынимающий душу из великих классиков прошлого. И снова вы шаблонно воспринимаете меня, доктор.

— Как и вы меня, — парировала Сьюзен.

— Вы ошиблись.

— Не ошиблась, Том. Признайте, что это так. Вы наверняка думаете: хороша же эта тетка Лоуэнстайн! Психиатр, врачевательница душевнобольных, а сделать сына счастливым не может.

— Признаю. Вы прочли мои мысли. Должно быть, существует причина, почему психиатрам не удается воспитывать собственных детей. Конечно, это штамп, но и доля правды в этом есть. Согласны?

— Только не в моем случае, — возразила доктор. — Просто Бернард — застенчивый мальчик. Он перерастет все свои трудности. Вы в курсе, почему у психиатров бывают проблемы со своими детьми? Кстати, не у всех, уверяю вас. Так вот, психиатры слишком хорошо знают о разрушительных последствиях тяжелого детства. Избыток информации парализует их. Они начинают бояться малейшего ложного шага. То, что начиналось с чрезмерной заботы, часто оканчивается запустением. Кстати, сколько вы берете за свою работу?

— Деньги? — удивился я. — Об этом не беспокойтесь.

— Нет. Я настаиваю на профессиональной основе. Так какая у вас шкала гонораров?

— Шкала гонораров. Перестаньте шутить.

— Повторяю: я настаиваю на профессиональной основе. Сколько вы зарабатываете в час?

Доктор достала из сумочки записную книжку и тонкую перьевую ручку Dupont.

— А сколько вы зарабатываете в час? — спросил я.

Сьюзен оторвала взгляд от книжки.

— Едва ли здесь можно провести параллель.

— Параллель есть, доктор. Я не знаю, сколько зарабатывают в Нью-Йорке. Мне нужны цифры, от которых я буду отталкиваться.

— Я беру семьдесят пять долларов в час, — сообщила доктор Лоуэнстайн.

— Прекрасно, — улыбнулся я. — Значит, и я буду брать столько же.

— Нет, я не согласна платить вам столько.

— Хорошо, доктор. Вам, как другу семьи, я сделаю скидку. Шестьдесят баксов в час, и не надо меня благодарить.

— Сомневаюсь, что час работы тренера сопоставим с часом работы психиатра.

Ее голос звучал ровно, но мне не понравился упор на слове «тренера». Доктор Лоуэнстайн явно ставила мой труд ниже своего.

— Вы сомневаетесь? — с деланой небрежностью уточнил я. — Но в чем тогда разница?

— Вы не представляете, сколько стоит обучение в медицинском колледже.

— Отлично представляю. Моя жена там училась.

— Какая у вас была максимальная тренерская зарплата?

— Семнадцать тысяч долларов в год. Это без налогов.

— И сколько выходило в час? — задала новый вопрос Сьюзен.

— Давайте считать. В году триста шестьдесят пять дней. Преподавание и тренировки занимали девять месяцев. Вдобавок летом я часто проводил тренировки по бейсболу. Где-то сорок шесть баксов в день. Эту сумму надо поделить на десятичасовой рабочий день.

Она записала цифры в книжку, затем подняла на меня глаза.

— Итого четыре доллара шестьдесят центов в час, — объявила доктор. — Предлагаю вам пять долларов.

— Как щедро, — усмехнулся я.

— Но выше этой суммы вы не получали.

— Вот оно, унижение, — простонал я, оглядывая зал ресторана. — Мало того, что на сеансах я работаю наравне с вами, так еще на сверхурочной работе теряю семьдесят баксов.